Цареградский оборотень
Шрифт:
Отец пока терпел, хотя сидел грозен и неумолим, но старый Богит своим взглядом и молчанием берег последыша, и малой видел его крепкую защиту. Богит смотрел на ромея плохо. Он уже завязал немыми узлами все ромейские тропы-дороги, что вели по суше и воде к северскому граду. Теперь он мог зачерпнуть ковшом воду в реке вместе с ромейскими кораблями и вылить ее с помоями в поганую яму. Но старый жрец все еще держал свою силу на темени своего посоха, как кончик нити, чуть только просунутый в игольное ушко. Богит не желал распри с князем-воеводой.
Дядька, князь-старшина, сидел сам по себе, остерегаясь
Кренделек в руке последыша сделался скользким и гадким -- и в том тоже зрела причина, чтобы реветь громче.
Еще одним годом раньше отец вернулся из самого дальнего далека, с той межи, которую можно перескочить только на полном скаку коня, а если уронить в нее камень, то не услышишь стука об дно.
В ту пору последыш уже знал, что ромеи живут в каменном граде на берегу такой большой реки, что ее другого берега совсем не видно, на какое дерево ни залезь и на какую гору не взойди, а вода в той реке соленая, как слезы, потому что это и были слезы великого змея, зарубленного в начале веков одним могучим богатырем.
Отец, хотя и не доехал до великого ромейского града, но погостил на чужой земле и привез домой очень много диковинных вещей, нестерпимо сверкавших на солнце, а ночью ослеплявших луну. Их дали малым только один раз потрогать, а играть с ними отец запретил сразу, даже не успев спуститься с коня и отряхнуть с себя пыль чужих дорог.
Отец сильно пах какой-то сладкой травой, что растет за Полем только тогда, когда все спят, и подолгу улыбался, глядя на своих сыновей. Последышу тогда казалось, что отец не видит никого, а сам спит на ходу с открытыми глазами.
А еще отец громко вздыхал до самой зимы, подолгу стоял на краю обрыва, за тыном или на угловой, полуденной веже, и смотрел в ту сторону, откуда по весне прилетают птицы, а в летний зной идет по небу смуглый пастух с черными глазами и в белой шапке, свернутой целиком из высохшей реки.
Обычно отец стоял там только на исходе зимы, дожидаясь гона на Поле. Последыш догадывался, что отец глядит куда-то очень далеко, куда дальше самого Поля.
– - Ирий...-- вздыхал отец и усмехался.
В одном ирии, самом высоком, жили ушедшие по дымам деды-пращуры северских и иных родов.
Ромеям, оказывается, было проще. Их ирий стоял на земле, посреди великого града. Они богато жили в своем ирии, прикованном к земле, чтобы не улетел по ветру, железной стеной. Ромеи сеяли слова, выраставшие колосьями, полными золотых монет, и никуда не умирали.
Княжич мечтал увидеть тот чудесный ирий ромеев, но совсем не собирался глядеть на него в одиночку, без отца и старшего брата.
Теперь, в горнице, отец изрек это сладкое слово, глядя не вдаль, а -- прямо в глаза своего сына:
– - Ирий,-- тихо проговорил он, сидя за столом вместе с ромеями.-- Ты увидишь ирий.
Вернее всяких волхвов последыш в тот миг прозрел свое будущее: как чужая сила подхватывает его вихрем и уносит на тот далекий берег, откуда больше никаких иных берегов не видно. Не видно оттуда ни отца, ни Коломира, ни даже Большого Дыма. Оттуда не добежать домой, когда очень захочется. И нет от этой силы никакого спасу, никакого слова.
Только последыш вздохнул,
– - Ты чей будешь?
Больше плакать было нельзя.
– - Чей, скажи?
– - еще грознее велел отец.
– - Туров,-- ответил последыш.
Он опустил глаза, и красные сапожки стали расплываться в слезах, как раздавленная клюква.
– - Не ведаю, Туров ли,-- донесся суровый глас отца.-- Кто такого поведет в Дом?
– - Каган Хорог, не гневайся на сына,-- добрым голосом заступился за последыша главный ромей.-- Тот воин хороший, который знает наперед все опасности. Такой воин позволит своему страху выйти из сердца наружу за день до битвы, а потом уже не даст страху вернуться обратно... Вижу, твой сын таков.
Отец помолчал и, не став добрее, ответил ромею:
– - Хороший воин не знает страху отроду. Таковы были Туровы от начала века.
Он перевел взгляд на старого Богита и рек так же, как рубил мечом:
– - Мое слово крепко, Глас Даждьбожий.
В доме князя-воеводы жрец держал свою силу на темени посоха. Потому он молчал.
– - У меня ныне всего шесть сыновей, Глас Даждьбожий,-- все наступал на него князь, чуя, что жрец не принимает его крепкого слова.
Жрец только опустил веки, и как только по его векам пронеслись тени всех воронов, живших на Туровых землях, снова открыл глаза.
– - Разве жертва оказалась мала, Глас Даждьбожий? Разве гас священный огонь? Разве губил его ветер?
– - гневно вопрошал князь, начиная раздувать ноздри.
Ромей же отвернулся в сторону, к окошку-повалуше, в котором были видны зубцы тына и немного синего неба над зубцами.
– - Ты слышал все слова, князь Туров,-- спокойно и смиренно сказал старец-волхв.
– - Из твоих слов, старый, не скатаешь крепких стен,-- не унимался отец.-- Разве было слово о кагане хазар? Куда он пойдет весной? Кто скажет, куда? Сам ли Даждьбог твоим гласом? Разве речено твое крепкое слово о печенежской орде? Ты не ведаешь того, а я ведаю. Ныне печенеги [70] снимаются со своих полей и пастбищ. Нет у них межей, дома их легче седел. Куда их понесет гнилой ветер? Не к нашим ли землям? Ведаешь ли, старый?
70
Печенеги (ст.-слав. пєчєни, др.-греч. ) — союз кочевых племён, сложившийся предположительно в VIII—IX веках. Печенежский язык, по мнению ряда ученых (Н. А. Баскаков), относился к огузской подгруппе тюркской языковой группы.
– - Того не ведаю,-- признал Богит.-- Ведаю лишь одно: вся сила твоя здесь, князь Туров, на земле рода.
– - Где моя сила, то мне самому и вестимо,-- сказал отец.-- Ведомо и то, что две силы на двух сторонах света будут сильнее одной, вставшей между ними. Мое слово крепко, как зубы против ореха. Сын!
Свет солнца дробился на гранях и узорах серебряной и золотой утвари, стоял большими, лучистыми звездами в слезах последыша. Он вздрогнул, и все звезды разлетелись стрелами.
– - Ты уже знаешь, сын. Скажи, как говорят ромеи “здравствуй”,-- велел князь-отец.