Цареградский оборотень
Шрифт:
В тот же миг и семя княжича горячим копьем вырвалось из его плоти и не попало в лоно, а, потеряв силу, упало сверху на чрево Исет и застыло на нем блестящим рубцом, будто ее чрево некогда тоже разверзалось священным ножом, а потом оно легко, как две зари в самую короткую летнюю ночь, срослось вновь.
Княжич в единый миг весь ослабел, и сил у него осталось только удержаться, чтобы не упасть на свою невиданную невесту, как падает на землю сраженный ударом воин.
– - Ты оглянулся,-- без сожаления сказала Исет, не прикасаясь к своему чреву.
– - Не кручинься. Отдохни. До заката еще также далеко, как до минувшей ночи.
Стимар посмотрел за межу, отбрасываемую на солнце мечом идола, и хотел было лечь рядом с невестой, но лечь за той межой. Однако Исет быстро сжала его бока своими коленями и удержала над собой. Она сказала:
– - Ложись на меня, княжич. Быстрее вернется сила. Перун-бог все видит и слышит. И тень его меча еще не стала короче лезвия. Ложись на меня и услышишь, когда я не говорю.
Даже тот, рассудительный второй, державший при себе, как мытарь, всю собранную ромейскую мудрость, не мог сразу разгадать слова Исет и посоветовал Стимару повиноваться невесте, уж во всем соблюдая “обратный чин”.
Вроде осторожного зверя, подходящего все ближе к приманке, княжич двинулся дальше и заметил, что девушке стало тяжелее дышать. А еще он заметил, как ее рубашка смялась и груди уплощились. Он уразумел, что девушка наперед чувствует своим телом его собственный вес. Тогда он поскорее закрыл глаза и, только закрыл, как весь провалился в ее прохладный шепот.
Он чувствовал дыхание Исет своей спиной, как корабль -- попутный ветер в парусе. А ее тело казалось ему текучим и ускользающим сразу на четыре стороны света потоком. Так же было с княжичем давно, по дороге через море в Царьград, в первые мгновения после окончания бури и его пробуждения в темной, сырой каморке, уже пронизанной чистотой нового утра.
– - Не бойся меча,-- шептала Исет.-- Как только его тень станет короче лезвия, его удар не сможет повредить.
Стимар осторожно вздохнул, торопясь задать вопрос.
Серебряные подвески на правом виске невесты зашелестели раньше, чем их коснулся порыв его дыхания.
– - Что мне делать?
– поспешил спросить Стимар, не успев дослушать ее слова; он опасался, что иначе не догонит разумом ее новое веление.
– - Посмотри, княжич,-- сказала Исет, ведь второй вопрос княжича уже нагонял первый:
– - Можно я посмотрю в твои глаза?
Он приподнял голову. Глаза Исет оказались и темны, как первая зимняя ночь, и ясны-прозрачны до звезд на дне. Стимар видел, что никакая тень, даже -- ястребиная, не смогла бы пасть на такую глубину. На самом дне он приметил два ярких золотых кружка, две ромейских монеты. На тех монетах было написано имя последнего ромейского василевса: на левой -- правильно, а на правой -- задом наперед.
– - У моей матери была только одна,-- прошептала Исет, а ее смех донесся уже позади княжича.-- Мой отец в степи, как и твой, тоже любил подниматься на самый высокий холм и подолгу смотреть на Царьград. Если долго смотреть на Солнце, то ослепнешь, ибо твои глаза оно запечатает своей тенью, как горячим воском. Оттого он стал носить ее монету в своем пустом глазу. А ты не слепнешь, потому что сам жил в Царьграде, а теперь оставил мне вторую монету.
– - Ты тоже не слепа. Наверно потому, что твоя мать была родом из Царьграда,-- сказал Стимар и почувствовал, что к нему вновь возвращается мужская сила.
– - Не сила, а разумение,-- смеясь, поправила княжича Исет.-- Теперь ты свободен и можешь еще раз подумать о твоем семени.
– - Я люблю тебя,-- повторил Стимар,-- и хочу войти в твое лоно.
– - Не оглядывайся,-- вновь пригрозила, хоть и со смехом, Исет.
Княжич приподнялся над девушкой, как и положено подниматься перед ударом всякому мечу, -- и невольно бросил взгляд за межу.
Там широкое темное пятно пронеслось по белому, не тронутому ничьим тело полю,-- тень птицы, спокойно, без всякой опаски пролетавшей над кремником.
“Проспал князь свое слово!
– - усмехнулся княжич.-- Уронит птица -- виру возьму. Одной свадебной уткой уже не откупится.”
Не успел он так лукаво подумать и замыслить еще один спор с радимическим князем, как в небе, над княжичем зазвенел жаворонок -- не жаворонок, но какой-то звонкий колоколец, а вниз на белое, не мятое полотно в самом деле упало сверху -- но не то, чего ожидал княжич, а кружок крови, потом -- еще один, и уж закапало так, будто вовсе не проспал князь, а достал-таки птицу стрелой, только не потеряла она своей силы, а смогла перелететь через кремник, роняя вниз алые капли.
Тут и с тенью меча, который держал над ложем деревянный идол, стало происходить неожиданное: тень-межа стала вдруг сдвигаться по белому полотну на сторону невесты и укорачиваться куда быстрей, чем Солнце поднималось до того по своему пути-небосклону.
Мысли княжича в дыхании его невиданной невесты сделались куда быстрее тени всякого меча.
Вскинул он голову вверх до боли в холке и увидел то, о чем уже успел догадаться.
Из левого глаза радимического идола торчала длинная стрела с притороченным к оперению шариком-колокольцем, а по стреле, словно разорванное самоцветное ожерелье, быстро сбегала нитка крови, падая со стрелы вниз алыми бусинами.
Деревянными руками идол все еще поднимал меч, надеясь, если не ударить, то хоть уронить его лезвием на брачное ложе, а вернее прямо на хребет жениха.
Княжич изо всех сил оттолкнулся ногами от брачного ложа, но не навстречу лону невесты, а навстречу лезвию меча. Он схватил меч за крестовину, вырвал его из рук идола и, не раздумывая, разрубил им деревянную голову. Эта голова оазалась подобием ореха, в скорлупе которого пряталось не простое ядро, а настоящая человеческая голова того, кто таился внутри деревянного идола, и та голова тоже раскололась надвое вместе с идольской. А руки идола сразу упали, ударились об ствол и рассыпались, обнажив до того покрытые корой и теперь уже не живые руки радимича из рода Лучинова.
“Скор ты, князь, а я оказался еще скорее!”,-- подхватил радимической гордости Стимар и, встав на ложе в полный рост, огляделся вокруг.
Тут только, высунув голову над стенами княжеской горницы, он услышал звон колокольцев, окруживший кремник со всех сторон, и увидел, что радимичи не на жизнь, а на смерть отбиваются на стенах от того самого звона.
– - Эй, северец! Туров!
– - донесся до Стимара крик сзади, с западной стороны.-- Прячься!
Княжич обернулся. Там враги Лучиновых уже перевалились через зубастую челюсть тына и крепко набились в вежу, стреляя оттуда по оборонявшимся радимичам своими щебечущими и звенящими стрелами. Один из них, видно самый меткий, и заботился теперь о жизни княжича, раз уж однажды успел спасти ее.