Цареубийцы (1-е марта 1881 года)
Шрифт:
Плевну оценили в ставке, поняли опасность положения, и на 18-ое июля барону Криденеру с 4-м, 9-м и 11-м корпусами было приказано взять Плевну.
В центр турецкой Плевненской позиции, на Гривицкий редут, был направлен князь Шаховской; на левом фланге, на Зеленые горы, с горстью пехоты — батальоном Курского полка и с казачьей бригадой — шел Скобелев. К вечеру, после упорного боя, всюду лично водя войска в атаку, он занял Зелены горы, и отдельные люди ворвались в Плевну.
У князя Шаховского
Ни у князя Шаховского, ни у Криденера не было Скобелевского порыва к победе, чтобы с малыми силами бить турок.
Это была вторая Плевна.
Плевна тормозила столь удачно начатое движение на Балканы, и было решено и третий раз брать Плевну.
Сознавая силу Плевненских укреплений и величину армии Османа-паши, было подтянуто все, что можно было собрать; с 27-го августа осадная и полевая артиллерия громили Плевну, и 27-го августа началась третья Плевна. И опять, как и при второй Плевне, с полным сознанием важности и необходимости победы шел только Скобелев — он и дошел со своими малыми частями опять до предместья Плевны, — все остальное остановилось, едва продвинувшись вперед. Потребовались подкрепления. Это была румынская армия Князя Карла — она должна была взять Плевну 30-го августа.
Причины плевненских неудач происходили от того, что не было достаточных сил, чтобы развивать операции по всему Турецкому фронту. Но мало кто и в армии-то, не говоря про общество, знал, почему же брали Плевну, сознавая, что сил мало и что с имеющимися силами ее взять нельзя?!
Главнокомандующему нужно было на дело доказать, что сил мало, что нужна присылка основательных подкреплений. Доказывать это приходилось кровью, потерями, сражениями и… поражениями. Ибо слова были неубедительны.
Когда решался вопрос о том, объявлять или нет Турции войну, — Государь колебался. Он сознавал всю трудность и опасность войны, но ему было жаль славян. Общественное мнение давило на него. Тогда Государь вызвал старых фельдмаршалов графа Берга, князя Барятинского и Коцебу, Великих Князей Николая Николаевича Старшего и Михаила Николаевича, военного министра и министра финансов и устроил нечто вроде военного совещания. Был задан вопрос: какой силы должна быть армия для того, чтобы победить Турцию? Все три фельдмаршала доложили, что для того, чтобы одолеть современную Турцию, принимая во внимание ее географическое положение, устройство театра военных действий, пути сообщения и учитывая ту несомненную помощь, которую Турция получит от Англии, — необходимо иметь от 400 до 500 тысяч войска.
Оба министра заявили, что состояние финансов России и ее воинских кадров таково, что Россия не может выставить более 120 тысяч солдат.
Наступило
Государь молча смотрел на своего брата, Великого Князя Николая Николаевича Старшего. Тогда Великий Князь сказал:
— Если Ваше Императорское Величество прикажет, согласен принять пост Главнокомандующего, имея сто двадцать тысяч штыков!
Государь встал и обнял своего брата. Заседание было окончено — война решена: стали расходиться.
На подъезде граф Милютин подошел к Великому Князю и сказал:
— Как, Ваше Императорское Величество, вы решаетесь на такое дело со столь малыми силами?
— Знаю, — ответил Великий Князь, — что нехорошо делаю, да если бы ты видел выражение глаз Государя, когда он смотрел на меня! В этих неотразимо прекрасных глазах Государя было прямо написано: «Выручай!» Ты знаешь, как я его люблю… Пойдем так… а после сам прибавишь…
После второй Плевны и была потребована эта прибавка, но для того, чтобы она прошла, понадобилась вся кровь и муки третьей Плевны. Только после них Россия до конца исполнила свой долг и выполнила волю своего Госудяря-Самодержца…
Накануне третьей Плевны Порфирий, назначенный к Скобелеву, поехал к стрелкам: ввиду убыли офицеров в бригаде генерала Добровольского, к ней был прикомандирован от Волынского полка Афанасий, и Порфирий хотел перед решительным сражением повидать сына.
— Что, Афанасий, и ты Скобелевцем стал? — сказал Порфирий, любуясь еще более похорошевшим и возмужавшим сыном.
— Кто, папа, хоть раз повидает Скобелева, тот ему никогда не изменит.
— Знаю, милый, сам на себе это испытал… Молодчина ты у меня… И у тебя уже и клюква на сабле, и чин поручика.
— За переправу через Дунай, папа, — значительно сказал Афанасий и добавил, — ты ей напишешь?.. Я не смею…
— А ты осмелей. Перед Скобелевцем и Вера не устоит. Вернешься, и, поверь, все по-хорошему будет.
Они помолчали.
— Ну, мне пора. Темнеет. И какой дождь! Надо еще к твоему бригадиру заглянуть, а, вишь, как погода-то испортилась! Ты напиши сам…
— Да, если вернусь из боя, — тихо и как-то несвойственно печально сказал молодой поручик.
Порфирий внимательно посмотрел на сына.
— Ты что?
— Я ничего, папа. Сам знаешь, пехота при штурме горит, как солома в огне.
— Ну, ну. А что Скобелев говорит?
Лицо Афанасия просияло.
— Никто, как Бог! Двум смертям не бывать — а одной не миновать.