Царевна Софья
Шрифт:
У царевны Софьи Алексеевны были на глазах примеры такой жизни, казавшейся ей томительною и невыносимою. В то время, когда она подрастала, в царской семье было девять безбрачных царевен. Из них две ее тетки были уже почтенные старушки. Они только молились да постились, отрешась от всего мирского и думая единственно о спасении души. Из сестер-царевен шесть было от первого брака ее отца с Марьею Ильиничною Милославскою; из них Анна постриглась и скончалась в монастыре. А от второго брака царя Алексея Михайловича с Натальею Кирилловною Нарышкиною была одна только дочь Наталья Алексеевна. Из всех царевен три были моложе Софьи. Все они, и старые и юные, безропотно покорялись своей
По смерти царя Алексея Михайловича сел в 1676 году на московский престол старший его сын Федор, болезненный шестнадцатилетний юноша, и тогда уже пошла по Москве молва, будто бы покойный государь хотел передать верховную власть, помимо старших своих сыновей, Федора и Ивана, болезненных и неспособных, самому младшему сыну, царевичу Петру. Москва приписывала это намерение проискам молодой царицы Натальи Кирилловны, которая хотела устранить от престола своих пасынков и доставить его своему родному сыну Петру, в то время четырехлетнему отроку, отличавшемуся и здоровьем, и бойкостью. При царском дворе шли интриги между представителями двух фамилий, родственных царскому дому, между Милославскими и Нарышкиными. Обе эти семьи имели своих приверженцев среди боярства, но ни одна не пользовалась расположением среди чиновного люда и любовью в народе. Дворцовые интриги могли бы прекратиться, если бы у царя Федора был сын, прямой наследник престола, но он, после смерти единственного сына, остался бездетен от первого брака с Агафьею Семеновною Грушецкою, и не было у него пока детей от второго его брака с пятнадцатилетнею Марфою Матвеевною Апраксиною; слабость же его здоровья была плохою порукою его долголетию, и теперь в тереме царицы Натальи. Кирилловны зрели замыслы на случай кончины царя Федора.
III
Уже несколько дней обычный ход жизни в кремлевском дворце изменился. Государь не вставал, по обыкновению, ранним утром в 4 часа. Не ожидали царский духовник или Крестовый поп и царские дьяки его выхода в Крестовую палату, где он каждый день совершал утреннюю молитву, после которой духовник, осенив его крестом, прикладывал крест к его лбу и щекам и кропил святою водою, привозимою из разных монастырей в вощаных сосудцах. В Крестовой палате, перед устроенным в ней богато и ярко вызолоченным иконостасом, теплились теперь только лампады, а не зажигались восковые свечи разных цветов, как это делалось во время царской молитвы. В отсутствие царя духовник его и царские дьяки пели в Крестовой палате молебны о выздоровлений государя, после чего, по заведенному порядку, царский духовник клал на аналой икону того праздника или святого, который приходился в этот день, но не читались поучительные слова и жития святых, которые ежедневно слушал царь, сев по окончании молитвы на кресло, стоявшее в виде трона, посреди Крестовой палаты.
Не собиралась теперь и царская дума в Грановитой палате, и хотя и съезжались во дворец на ежедневный поклон государю бояре и думные люди, но они не могли видеть его светлые очи и довольствовались лишь спросом о здравии. В опочивальне, под шелковым пологом, лежал теперь царь Федор Алексеевич. Почти безвыходно около него сидела царевна Софья Алексеевна. Она с нежною внимательностью ухаживала за ним, стараясь угодить и успокоить его ласками и участием.
— А кто отведывал новое лекарство? — спросил царь слабым голосом.
— Я блюду постоянно твое царское здоровье, и не дали тебе, милый братец, еще ни одного лекарства, прежде чем не отведали его или я, или ближние люди. Можешь спокойно принять и это, мы и доктору пить его приказывали! — успокоительно говорила царевна.
— Пью я, ваше царское величество, все лекарства! — отозвался на ломаном русском языке царский врач Данило Иевлевич фон Гаден и, с этими словами вынув из-за пазухи своего черного кафтана, сшитого на немецкий покрой, серебряную ложку, налил в нее лекарства до самых краев и, хлебнув, крепко поморщился.
— Отпусти мне, Господи, мой тяжкий грех за то, что я принимаю лекарство из рук поганого жидовина! — набожно прошептал царь. — Грешим мы тем, что верим в человеческое врачевание, а не возлагаем надежду на помощь Всевышнего, — добавил он, обращаясь к царевне.
— Греха в том нет, братец-голубчик. Ведомо, конечно, тебе, чему поучает апостол Павел. Он прямо пишет: аще болен, помазуйся елеем и позови врача, — вразумляла Софья своего брата.
— Приготовленное мною лекарство успокоит внутренности вашего царского величества. Оно составлено из веществ, имеющих самую целебную силу; в него положен и рог единорога, — докладывал Гаден.
Говоря это, он налил лекарство в золотую ложку и подошел к государю между тем как царевна приподняла с подушки голову брата и поддерживала его за спину.
Царь осенил себя трижды крестным знамением. Гаден поднес к губам его ложку, а он, пристально и недоверчиво посмотрев на «жидовина», с видимым отвращением хлебнул поданную ему микстуру и, снова трижды перекрестясь, в бессилии опустился на постель.
Гаден тихонько вышел, а царевна встала около брата на колени и, взяв его свесившуюся с постели руку, со слезами целовала ее.
— Светик ты мой ненаглядный, братец ты мой родимый! Пошли тебе Господи скорее исцеление. Встань поскорее с одра скорби в утешение и на защиту нас, твоих единоутробных! Как усердно, и день и ночь, молю я о тебе Господа нашего Иисуса Христа и его пречистую Матерь!
— Ведаю, милая сестрица, твою любовь ко мне и плачу тебе ею же взаим, — говорил тихо царь, тронутый участием сестры. — Ты безотходно остаешься при мне, не как другие. Вот хотя бы матушка царица в кой раз пришла бы навестить меня, а то совсем забыла!.. Чем я ее царское величество мог прогневать, да и как я дерзну сделать что-нибудь подобное, когда покойный наш родитель заповедал нам любить и чтить ее, как родную мать? — сетовал Федор Алексеевич, задетый невниманием к нему мачехи Натальи Кирилловны.
На это сетование царевна не отозвалась ни пол словом, но по выражению ее лица можно было заметить, что ей не любы такие почтительные и нежные речи царя о молодой мачехе.
— Прикажи-ка, сестрица, позвать ко мне князя Василия, — добавил он.
Румянец вспыхнул на щеках молодой царевны, с трудом преодолела она охватившее ее волнение и, поспешно встав с коленей, неровным голосом передала приказание Федора постельничему, стоявшему в другой комнате у дверей царской опочивальни.
Царь, казалось, впал в забытье. Закрыв глаза, он тяжело дышал, а Софья, вернувшись в опочивальню, села в изголовьи его постели.
Спустя немного времени дверь в царскую опочивальню тихо отворилась и на пороге показался боярин.
При появлении его щеки царевны зарделись сильнее прежнего. Вошедший был высок ростом и статен. Он был, впрочем, далеко уже не молод: с виду было ему лет под пятьдесят и седина довольно заметно пробивалась в его густой и окладистой бороде. Помолившись перед иконою и отдав земной поклон перед постелью государя, боярин остановился, ожидая, когда царь подзовет его к себе.
— Хочу я поговорить с князем Василием о царственных делах. Уйди на некоторое времечко, сестричка, — ласково сказал Федор сестре.