Царевна Софья
Шрифт:
— Клевета, государыня! Не он, а нововведения патриарха Никона, которые давно тревожат совесть всех сынов истинной церкви. Этого надобно было ожидать. Отмени все богопротивные изменения, государыня, возроди церковь в прежней чистоте ее, и все успокоятся!
— Я знаю, что вчера у князя было в доме совещание.
— Он заметил, что все стрельцы и народ в сильном волнении, и советовался с нами, как предотвратить грозящую опасность.
— Не обманывай меня, изменник! Я все знаю! — воскликнула Софья в сильном гневе.
Одинцов, уверенный в успехе Хованского
— Я не боюсь твоего гнева: совесть моя чиста. Ты обижаешь меня, царевна, называя изменником: я доказал на деле мою верность тебе. Видно, старые заслуги скоро забываются! А ведь без нашей помощи не правила бы ты царством.
Пораженная дерзостью Одинцова, не стараясь скрыть свое негодование, Софья, помолчав, ответила:
— Я докажу тебе, что я не забываю старых заслуг. Докажи и ты, что верность твоя мне не изменилась.
Про себя же Софья твердо решила при первом случае казнить Одинцова.
— Что приказать изволишь, государыня? — спросил вошедший в это время Петров.
Царевна, приказав и Одинцову идти в Грановитую палату, спросила Петрова:
— Был ли ты вчера у Хованского на совещании?
— Не был, государыня.
— Не обманывай меня, изменник! Мне все известно!
Петров был искренно предан Софье. Слова ее сильно поразили его.
— Клянусь тебе Господом, что я не обманываю тебя, государыня! — сказал он. — Я узнал, что князь Иван Андреевич замышляет ввести во всем царстве Аввакумову веру, и потому не пошел к нему.
— Поздно притворяться! Одно средство осталось тебе избежать заслуженной казни: докажи на деле мне свою преданность. Если стрельцы сегодня не успокоятся, то тогда первому тебе велю отрубить голову.
— Жизнь моя в твоей воле, государыня! Не знаю, чем заслужил я гнев твой. Я, кажется, уже доказал тебе мою преданность: я первый согласился на предложение боярина Ивана Михайловича…
— Скажи еще хоть одно слово, то сегодня же будешь без головы! — воскликнула Софья, вскочив с кресла. — Поди, изменник, к Хованскому, помогай ему! Прочь с глаз моих!
Петров, оскорбленный несправедливыми обвинениями, повернулся и направился к выходу. Подойдя уже к дверям, он остановился и, снова приблизясь к Софье, сказал:
— Государыня, у тебя из стрелецких начальников немного верных, искренно тебе преданных слуг, на которых ты могла бы положиться. Один я не был на совещании у Хованского. Не отвергай верной службы моей.
Софья, думая, что Петров, испугался и потому притворяется ей преданным, но считая, что в такую опасную для нее минуту может быть полезен и тот, кто из одного страха предлагает ей свои услуги, сказала Петрову:
— Ну, хорошо, загладь твою измену. Я прощу тебя, если делом докажешь свою верность.
— Увидишь, государыня, что ты меня понапрасну считаешь изменником.
По приказанию Софьи Петров тоже пошел в Грановитую палату.
— Что же нам теперь делать, Иван Михайлович? — спросила Софья.
Боярин Милославский, отдернув штофный занавес, за которым скрывался
— Я вижу, что на стороне Хованского не более половины стрельцов, так что бояться нечего. Только нельзя допустить, чтобы патриарх вышел на площадь. Если его убьют, то все потеряно.
— Я уже велела ему сказать, чтобы он вошел во дворец по Ризположенской лестнице.
— Для чего, государыня, велела ты Цыклеру, Петрову, Одинцову и Чермному идти в Грановитую палату? Мне кажется, что ни на одного из них положиться нельзя.
— А вот увидим.
Софья, кликнув стряпчего, послала в Грановитую палату посмотреть, кто в ней находится.
Стряпчий, возвратившись, донес, что он нашел в палате Цыклера, Петрова и Чермного.
— Вот видишь, — сказала Софья, когда стряпчий вышел, — я не ошиблась: только Одинцов изменил мне и пошел на площадь.
Однако Софья, несмотря на свою проницательность, ошибалась, потому что один Петров, на которого она всего менее надеялась, держался искренне ее стороны. Чермной, расхаживая большими шагами по Грановитой палате, снова решил действовать с Хованским заодно, и по первому его приказанию принести Софью в жертву древнему благочестию… «Какая вера ни будь, новая или старая, и кто ни царствуй, Софья или Иван, для меня все равно, — размышлял он, — лишь бы добиться боярства да получить вотчину в тысячу дворов, а там хоть трава не расти!» Цыклер с нетерпением ожидал приказаний Софьи, чтобы скорее уйти из Грановитой палаты, предостеречь Хованского и, таким образом обманув и царевну, и князя, ждать спокойно конца дела и награды от того из них, кто победит.
— Не знаете ли, — спросил Петров, — для чего царевна сюда нас послала?
— Она велела мне ждать ее приказаний, — ответил Цыклер.
— А мне говорила, — сказал Чермной, — что сама придет сюда.
— Чем все это кончится? — продолжил Петров. — Признаюсь, мне эти мятежи надоели. Хоть мы и хорошо сделали, что послушались Ивана Михайловича и заступились за царевича Ивана Алексеевича, однако если бы не было бунта пятнадцатого мая, то не было бы и нынешнего.
— Стыдись, Петров! — сказал Цыклер. — После всех милостей, которые нам оказала царевна Софья Алексеевна, грешно так говорить. Этак скоро дойдешь и до измены! Что до меня, так я за царевну в огонь и в воду готов!
— И я также, — сказал Чермной. — Смотри, Петров! Чуть замечу, что ты пойдешь на попятный и задумаешь изменять Софье Алексеевне, так я тебе голову снесу, даром что ты мне приятель. Я готов за нее отца родного зарезать!
— Что вы, что вы, товарищи! Кто вам сказал, что я хочу изменять царевне? Я только хотел с вами поболтать.
— Говори, да не заговаривайся, — сказал Чермной.
Тем временем Софья совещалась с Милославским, а Хованский сообщил ее приказание патриарху: идти во дворец через Красное крыльцо. Патриарх, предупрежденный стряпчим, согласился, и Хованский, выйдя из Крестовой палаты на площадь, затесался в толпу.