Царьград. Трилогия
Шрифт:
– И откуда такое богатство? – шутливо заохал Лешка. – А ну, как вместо Аргипа к нам бы в гости господин Злотос пришел – вот бы и поинтересовался, на какое такое жалованье вся сия красота куплена?
– А кому какое дело? – Ксанфия довольно засмеялась, синие, как море, глаза ее прямо-таки лучились весельем. – Мы ведь с тобой пока еще не муж и жена, у меня свои средства – приданное. Увы, не от отца с матушкой – сама себе зарабатываю, не руками, конечно, головой.
– Молодец у меня невестушка, что и говорить! – шутя, хлопнув суженую по соблазнительной попке, Алексей обернулся
– Д-да… – сглотнув слюну, Аргип хлопнул глазами и покраснел.
– Ой, да что ж ты все время конфузишься? – засмеялась Ксанфия. – Ну, нет, в самом деле. Как, понравился Аристофан?
– Аристофан? – потерянно переспросил юноша. Потом вдруг улыбнулся. – Ах, да… Понравился. Очень! Вот, я уже его прочел и принес. Возвращаю в целости и сохранности. Благодарю.
– Да ладно, читай себе на здоровье, – принимая книгу, небрежно отмахнулась девушка. – Мне так сейчас не до чтения будет: нужно готовиться к свадьбе, а кроме того – заняться коммерческими делами.
Лешка обнял невесту за талию и нежно привлек к себе:
– Какими таким делами, а? Небось – противозаконными? Какими-нибудь земельными спекуляциями и прочим… А вот я тебе за это сейчас… Сейчас подвергну пыткам. Устрашению! У-у-у!
– Ой, пусти! Пусти, щекотно! – хохотала Ксанфия. – Ну, пусти же, люди смотрят!
А Лешка сейчас вот безумно захотелось одного: подхватить нареченную на руки, утащить в опочивальню, бросить на кровать, содрать столу… Ух!
Аргип еще больше покраснел, а девушке словно бы нравилось над ним издеваться: выгнав будущего мужа «одеть что-нибудь поприличнее», она уселась рядом с молодым гостем, нарочно потянулась за какой-то надобностью через весь стол, нарочно касаясь плеча юноши своей томно-упругой грудью. Бедняга Аргип! У него был сейчас такой несчастно-смешной вид, что Ксанфия не выдержала, прыснула, и, приобняв парня за шею, громко шепнула, касаясь губами уха:
– А что, если мы тебя женим?
– Хорошая идея! – оживленно потер руки только что вернувшийся Лешка, переодевшийся в длинную, отороченную тонкой серебряной проволочкой, тунику белого флорентийского сукна, недавно приобретенную Ксанфией за целых пятнадцать флорина… Или – за пятнадцать дуката? Впрочем, что в лоб, что по лбу. Дукаты – большие золотые монеты весом около трех с половиной грамм – чеканились в Европе везде. Конечно, первыми их начали делать венецианцы, от того и название – дукат – от «дукс» – по латыни – «дож» – правитель Венеции. Флоренция тоже чеканила такие же дукаты, только свои – они и назвались флоринами.
Все эти тонкости Ксанфия объяснила суженому не далее, как вчера ночью, после того, как… Ох, и умная же была девчонка! И Лешка вполне искренне считал, что ему с ней просто повезло. Да, еще одна деталь, весьма характерная – Ксанфия и Лешка, естественно, уже давно жили, как муж и жена, но, что интересно, ребенка – точнее говоря, детей – девушка твердо решила рожать только став законной супругой – общественное мнение и все такое… Никаких предохранительных средств в это время, конечно же, не имелось, но… Но Ксанфия почему-то ничуть не сомневалась, что забеременеет только тогда, когда того захочет. Лешка на этот счет только диву давался, вызывая смех суженой.
– Просто, – как-то пояснила она. – Просто я точно знаю, в какой момент могу забеременеть, а в какой – нет. Все в этом мире циклично, милый!
Умна! Ничего не скажешь, умна! И при этом – потрясающе красива, кстати – сочетание не столь уж и редкое. Стройная синеглазая блондинка, Ксанфия – вопреки гнусным завистливым анекдотам – отличалась острым умом. Острым и даже в чем-то циничным.
А насчет женщин Лешка как-то разговорился с непосредственным начальником, Филимоном Гротасом.
– Запомни, сынок, – хлебнув вина, сказал тогда Гротас. – Женщины – умны, хитры и коварны. И вовсе не стоит обольщаться их показной глупостью и смирением.
Старый сыскной волк знал, о чем говорил – вырастил и выдал замуж трех дочерей.
– Аргиша, у тебя есть на примете девушка? – между тем, Ксанфия не отставала от гостя. – Нет? Ну, это ничего, мы тебе подберем. Тебе какие больше нравятся? Светленькие? Темненькие? Или, может быть, рыжие?
Ха! «Аргиша»?! Вот даже как!
На какие-то доли секунды Лешка ощутил вдруг какой-то нехороший укол в сердце. Холодный такой, гаденький, подлый… Слава Богу, это быстро прошло. Да и некогда стало ни о чем таком думать.
– К вам гости, господин Алексей, – войдя, доложил привратник. – Пока ожидают в саду. Звать?
– Конечно, зови, Гермоген! Постой… Вот тебе монетка.
Поклонившись, привратник загрохотал башмаками по узкой лестнице дома.
Аргип, ахнул, увидев новых гостей: в гостиную с поклонами вошли двое: недавно выпущенный из тюрьмы бывший подозреваемый Аргирос Спул и его дочь Марика. Исхудавший, но с чисто вымытой бородой и шевелюрой, Аргирос, остановившись у края стола, еще раз с достоинством поклонился.
– Примите мою самую искреннею благодарность, господин Алексей… И вы, господин Аргип. Если б не вы…
– лучше поблагодарите свою дочь, господин Спул. Смею сказать, вы ее прекрасно воспитали!
– Благодарю за лестные слова…
– Что же вы стоите, гости дорогие? – Ксанфия всплеснула руками. – Присаживайтесь. Сейчас, кликнул служанку…
О времена, о нравы!
Еще лет двести назад и подумать было нельзя о подобном разврате – чтобы женщины (молодые незамужние девушки!) пировали за одним столом вместе с мужчинами! Однако, в мире нет ничего неизменного, в одряхлевшей империи ромеев изменились и времена и нравы. Былое могущество кануло в лету, а старые дедовские обычаи сменила латинская куртуазность.
Выпили вина, поели, разговорились. Причем, что интересно, говорили больше девушки, причем – такое!!!
Нет, они вовсе не обсуждали какие-нибудь неприличности, о, нет – они говорили о философии. И даже – спорили!
– О, нет, нет, уважаемая Марика, – морщила носик хозяйка. – Идея Плифона об идеях – вовсе не его идея.
Алексей чуть куриной костью не подавился, услышав такую фразу. Идея об идеях… Сон про не-сон…
– Да-да, не его! – в полемическом задоре, Ксанфия сбросила с плеч шаль. Хорошо хоть – не под ноги швырнула. – Не его, а Платона!