Царица без трона
Шрифт:
То есть соперники Димитрию для занятия русского трона уже находились… и даже Варлаам знал одного из них.
О нет, это был отнюдь не князь Шуйский! Тот оставался в Москве, а этот возник в Польше. Появился он вскоре после того, как Димитрий в компании с Вишневецкими перебрался в Самбор, прихватив с собой и Варлаама.
В тот вечер для всех людей на воеводском подворье топили баню. Поляки, заметил Варлаам, были небольшие любители мыться, даже шляхтичи, а уж о слугах и говорить нечего. Варлаам же в монастырях привык тело содержать в чистоте и считал вошь
Утомившись в парной, пошел Варлаам к бочке свежей воды в шайку набрать, да и столкнулся в клубах пара с каким-то увальнем, который нес в ковше кипяток. И кончилось все тем, что часть этого кипятка оказалась на ногах и на животе Варлаама.
Оно конечно – бывший монах употребил в сердцах немало непотребных словес и даже изготовился смериться с незнакомцем силою, однако тот отбросил с лица слипшиеся рыжеватые пряди, взглянул на Варлаама голубыми, словно бы выцветшими глазами и процедил сквозь щербатые свои зубы:
– Кабы знал ты, кто я есть, небось в ноги бы мне пал и благодарил за то, что я изволил тебя обварить.
От сей наглости Варлаам растерялся и, вместо того чтобы накрепко обидчика выругать, спросил:
– А кто же ты есть?
– Я сын Ивана Грозного, царевич Димитрий, – ответствовал голубоглазый. – Дошел до России слух, будто объявился в Польше самозванец, назвавшийся моим именем, собирает рать на Москву идти. Вот я и появился здесь, чтобы окоротить его да на место поставить, чтобы самому идти отцовский трон воевать!
В первую минуту Варлаам только и подумал, что мания величия, оказывается, болезнь заразительная. А ведь на больных не обижаются! Он хмыкнул и сказал:
– Ты не спятил, друг?
– Ты сам спятил, и пес приблудный тебе друг! – окрысился новоявленный Димитрий. – Тебе бы разговаривать с холопами, которые гребут навоз, да и там найдутся поучтивее тебя!
Варлаам уже рот открыл, готовясь ответить подобающим образом, но уже через мгновение, вглядевшись в это испитое, чуть обрюзглое лицо, заросшее неопрятной рыжеватой бороденкой, невольно осенил себя крестным знамением, даром что крест, как и положено идущему в мыльню православному, с шеи снял и оставил в предбаннике. Лицо показалось ему чем-то знакомым, а в следующий миг Варлаам его воистину узнал.
Узнал, но не поверил глазам.
Перед ним стоял не кто иной, как брат Григорий из Чудова монастыря… другой брат Григорий! Прозвание его… Ах, вражья сила! Забыл, слово какое-то этакое… лохмотья напоминает, клочья или ветошь… Нет, забыл начисто. Ну, может, потом вспомнится.
Все, что Варлаам о сем Григории знал, – это то, что он жил с малых лет у какого-то боярина, научился в том доме разным премудростям, счету и грамоте, а потом отчего-то ополчился на своего хозяина-благодетеля и вступил с ним в кровавую драку. За черную неблагодарность он и был отправлен в Чудов монастырь, где его незамедлительно постригли. Но, как известно, клобук не делает монаха, так что брат Григорий и после пострижения не обрел смирения и духовная благость на него не снизошла. Видел его Варлаам в обители нечасто, ибо сей брат имел нрав злобный и частенько сиживал в холодной, запертый за то или иное поношение имени Господа, или ссору с настоятелем, или свару с другими братьями, или попытку самовольно покинуть монастырские
И покинул-таки, если судить по тому, что он стоит наг пред Варлаамом и лепечет несообразное!
«Tutte le vie conducano a Roma» [42] , – насмешливо уверяют латинские мудрецы. Варлаам же теперь готов был со всей серьезностью уверять, что все дороги из Чудова монастыря ведут в Польшу.
– Ты как сюда попал? – спросил он Григория, сделав вид, что не услышал пугающего признания. – Неужто бежал из монастыря?!
Тот вытаращил глаза, но почти сразу признал бывшего собрата по обители и хищно усмехнулся:
42
»Все дороги ведут в Рим» ( лат.).
– А, так вот какой монах Варлаам якшается с похитителем моего имени и титула и помогает ему распространять о себе лживые слухи! Это, стало быть, Варлаам Яцкий, бывший монах Чудова монастыря! И не зазорно тебе вводить честной народ в обман, поддерживая самозванца в ущерб истинному царевичу?
– Почем мне знать, может, это ты и есть самозванец! – огрызнулся Варлаам. – Развелось вас тут – не счесть, день ото дня плодитесь. То один был Димитрий, теперь второй объявился, завтра, глядишь, еще и третий возникнет, а я за вас за всех отдувайся!
– Я, я и есть истинный царевич! – твердил Гришка. – Меня спасли из Углича, а вместо меня похоронили другого!
И тут клубы пара, окутывающие брата Григория, разошлись, и его худощавое, но сильное тело стало вполне видно Варлааму. Ни на лице – на щеке, ни на теле – возле правой подмышки у него не было ни малых родинок, ни больших родимых пятен. Еле заметный шрам около шеи да щербинка во рту – вот и все метины. И, сколь мог различить Варлаам, обе руки у этого человека были одной длины. Значит, врет он, называя себя Димитрием, ведь Петровский ясно говорил, что видел царевича в Угличе и слышал про его особые приметы!..
Вдруг в голове Варлаама словно вздрогнуло что-то, а потом мысли потекли с небывалой быстротой. Только сейчас, при взгляде на нового претендента, до него дошло, какая такая несообразность заключалась в рассказе Петровского. Ведь Григорий – тот Григорий, с которым Варлаам пришел из Московии! – уверял, что его подменили совсем малолетним – года в два, не больше. А Петровский, побывавши в Угличе, видел пяти– или шестилетнего царевича. Именно на его теле были знаменитые родинки, а одна рука была короче другой.
Но тогда получается, что видел Петровский подставного ребенка, а не истинного царевича! То есть тот Димитрий, вокруг которого роятся теперь поляки, словно пчелиный рой вокруг своей матки, и есть подменыш! А этот, с бледно-голубыми глазами и без родинок… да неужто он и есть подлинный царевич?!
И в это мгновение вдруг воскресло в памяти Варлаама некое мимолетное воспоминание… Вечером того же самого дня, когда Петровский удостоверил личность Димитрия (того, первого… ох, святые угодники, не сбиться бы, не запутаться бы в этих несчетно расплодившихся сыновьях Ивана Грозного!), хозяин Петровского, бойкий шляхтич, покидал Самбор и, конечно, забирал с собой слугу. И Варлаам нечаянно увидел в окошко, как пан воевода Мнишек давал Петровскому большой кошель денег, а тот кланялся и смиренно благодарил.