Царица без трона
Шрифт:
И пан Мнишек мысленно схватился за голову, внешне сохраняя невозмутимость и неподвижность.
Адам Вишневецкий был распорядителем дуэли. С веселой улыбкой, словно собравшимся предстояло увидеть не смертоубийство, а некое представление скоморохов или бродячих лицедеев, он развел противников к барьерам и приказал:
– Сходиться после счета «три», стрелять при слове «десять»! Господа противники готовы?
«Господа противники» отсалютовали пистолями. Корецкий тяжело дышал и пытался улыбнуться, Димитрий был наружно спокоен, только раз или два вскинул глаза к небу. Впрочем, человек внимательный мог бы заметить, что он взирал вовсе не на Господние пределы, а на верхние окна замка, словно пытался рассмотреть, наблюдает ли кто-то из домочадцев пана воеводы за поединком.
– Клянусь слезами Христа… – пробормотал пан Тадек, хватаясь за рукав пана Казика, чтобы не упасть. – Ну какая тут возможна дуэль?! Я и то едва стою на ногах, а ведь он только что опрокинул corda fidelium! Пропал москаль, як пана Бога кохам, пропал…
– Не тревожься, – тихонько фыркнул пан Казик, поддерживая приятеля. – Лучше посмотри, на каком их поставили расстоянии. Никак не меньше полусотни шагов. Князь Адам необычайно хитер. Он вовсе не желает, чтобы двор воеводы обагрился кровью.
– Но ведь они начнут сходиться…
– Начнут сходиться на счет «три», а стрелять уже на счет «десять». То есть между ними всяко останется не менее тридцати шагов. Учитывая, что оба пьяны…
– Увага! [37] – по-польски выкрикнул князь Адам, поднимая руку с зажатой в ней шапкой, а потом продолжил по-латыни: – Прима… секунда… терция…
При слове «терция», что означало «три», претендент двинулся вперед. Ни он, ни пан Адам как бы не заметили, что Корецкий-то кинулся к противнику еще на счет «прима»!
37
Внимание!
Шляхтичи возмущенно вскричали: «Стой! Куда!» – однако князь Адам и бровью не повел, и ропот возмущения замер. Надо думать, князь Вишневецкий знает, что делает.
– Кварта… – продолжал распорядитель. – Квинта… Секста… Септима…
Грянул выстрел! Это Корецкий не дождался окончания счета. Пуля укоротила перо на магерке москаля, однако тот отмерил под счет пана Адама еще три размеренных шага, медленно поднимая руку, и спустил курок не прежде, чем Вишневецкий выкрикнул, взмахнув своей шапкой:
– Децима! Десять! Пли!
Грянул выстрел.
Корецкого отшвырнуло назад, пистолю вышибло из его руки наземь. Пан Вольдемар со стонами тряс рукой, с ужасом глядя на противника.
– Оба промахнулись, – вынес приговор пан Тадек. – Тоже мне стрелки…
– Промахнулся только Корецкий, – уточнил пан Казик. – А этот москаль его просто пожа…
Он не договорил. Корецкий вскочил и кинулся на противника, занося кинжал, выдернутый из-за голенища.
Какой-то миг царевич стоял перед ним полностью безоружный, но тут секундант его, Константин Вишневецкий, выдернул из-за своего пояса заряженную пистолю и швырнул ему с криком:
– Держи!
Как показалось зрителям, Димитрий непостижимым образом нажал на курок, едва коснувшись оружия, еще пока оно пребывало в воздухе, и только потом, после выстрела, поймал пистолю.
Так или иначе, но пуля попала в клинок и вышибла его из руки Корецкого, а сила выстрела вновь повергла ошалелого шляхтича наземь.
– Ты, сударь, ведешь себя недостойно, – укорил поверженного забияку пан Адам. – Твое счастье, что наш гость – человек благородный. Его мастерство стрелка еще в Гоще стало притчей во языцех, так что он уже дважды мог бы проделать в твоем лбу здоровенную дырку. Однако ты жив, надо надеяться, останешься таким еще долго… Езус Христус, да что это с тобой, пан Вольдемар?! – в тревоге воскликнул он, глядя на Корецкого, у которого вдруг выступила пена на губах, закатились глаза, а все тело начали сводить судороги. Растерянно оглянулся на подоспевшего Димитрия. – Неужели ты все-таки попал в него?!
Царевич ошеломленно покачал головой:
– Попал в клинок. Мне кажется, он… Он умирает от яда! Неужели кто-то подсыпал ему в вино яд? Но зачем? Почему?
– Нет… – прохрипел Корецкий, извиваясь на земле всем телом. – Это клинок… я порезался о клинок… он был отравлен!
– Зачем? Почему? Кто отравил его? – на разные голоса вскричали столпившиеся вокруг несчастного умирающего люди. – Ведь ты достал его из собственного сапога!
– Мне дал его… – Голос Корецкого упал, и, чтобы расслышать дальнейшее, Адам Вишневецкий упал рядом на колени, приложил ухо к его губам, однако половины слов так и не разобрал.
– Священника! – крикнул Вишневецкий, но было уже поздно.
По телу умирающего прошла судорога, другая, он тотчас вытянулся и затих. Пан Адам закрыл пальцами его страшные выпученные глаза, перекрестился и встал с колен:
– Прими, Господь, его душу грешную… Страшно, что делает с человеком зависть. А ведь пан Вольдемар был добрый шляхтич. Но ненависть и ревность ослепили его. Он сказал только, что какой-то неизвестный слуга посулил ему выкрасть у нашего гостя известное вам письмо, – пан Адам многозначительно кашлянул, – а потом дал отравленный кинжал, чтобы непременно покончить с паном Димитрием. Корецкий еще бормотал что-то о царевых подсылах… Видимо, Годунов прослышал о царевиче и забеспокоился. Надо проверить слуг, надо искать… – Он осекся и повернулся к Димитрию, который стоял чрезвычайно бледен и покачивался. – Ради всего святого! Что с тобой, пан Димитрий?!
– Ваше высочество! – крикнул страшно обеспокоенный Мнишек, бросаясь к нему, однако было поздно: царевич без памяти грянулся оземь.
Ох и суматоха поднялась! Кто-то кричал, что надо бежать искать отравителей, кто-то звал доктора, кто-то выкликал священника. Пан Мнишек громогласно взывал к Божьему милосердию, а братья Вишневецкие собственноручно волокли дорогого гостя в дом.
Среди всей этой суматохи спокойным оставался только пан Казик. Он придержал за рукав своего приятеля, пана Тадека, который тоже порывался куда-то бежать, кого-то искать, и успокаивающе сказал:
– Не спеши. Все равно никого не найдут. Уверяю тебя, что все подсылы давно скрылись из Самбора. Или сбежали, как только поняли, что Корецкий потерпел поражение. Поэтому стой спокойно.
– Как я могу стоять спокойно?! – всплеснул руками пан Тадек. – Ведь пани Удача вновь повернулась к нам спиной! Претендент вот-вот испустит дух вслед за злосчастным паном Вольдемаром, и нам ни за что не попасть в Московию.
– Ничего, авось попадем, – чуть ли не зевая, похлопал его по плечу пан Казик. – Никто больше не умрет, клянусь. От этой болезни еще никто не умирал.