Царица без трона
Шрифт:
Он уже вошел в Москву – охранявшие Ксению девки беспрестанно чесали языками, снова и снова пересуживая знаменательное событие.
Случилось это в лучезарный солнечный день. Улицы снова были забиты народом – казалось, население Москвы по такому случаю увеличилось не меньше чем вдвое. Не какой-то там иноземный королевич въезжал в столицу – новый русский царь, законный наследник престола!
А как же? Конечно, законный! Князь Василий Иванович Шуйский уж бил, бил себя в грудь на Лобном месте, заверяя москвичей, что Димитрий Иванович – истинный сын Грозного… Те, кто помнил прежнюю его клятву – прямо противоположную, – благоразумно помалкивали. А потом и их заразила общая восторженная лихорадка.
Медленно тянулось время ожидания. Люди нетерпеливо всматривались в восточную сторону, откуда по Коломенской дороге должен был явиться государь. И вдруг там замаячила словно бы туча – то мчались всадники, сверкая доспехами. В тот же миг ударили приветственно пушки, и залп заставил народ пригнуться к земле, пасть ниц, возопить счастливо:
– Челом бьем нашему красному солнышку!
Пышный царский поезд приближался с левого берега Москвы-реки: раззолоченные красные кафтаны русских всадников, блистательные польские гусары, величественный строй русского духовенства… По слухам, Димитрия сопровождало восемь тысяч русско-польского войска! Пышность, стремительность движения подавляла, вышибала слезу.
– Дай тебе Бог здоровья! – ликовала толпа, счастливая оттого, что кончилось мрачное неправдашнее годуновское правление.
Мрачен, мрачен был прежний государь! Не зря говорили про Бориса Федоровича иноземцы: «Intravit ut inlpes, regnavit ut leo, mortus est ut canis!» [50] Короче говоря, собаке – собачья смерть! А этот, новый… молодой, светлый…
– Дай тебе Бог здоровья! – неистовствовал народ, силясь донести до государя свою преданность и любовь, а он отвечал, осеняя приветственными взмахами руки павшую ниц толпу:
50
«Вошел как лисица, царствовал как лев, умер как собака!» ( лат.)
– Дай вам тоже Бог здоровья и благополучия! Встаньте и молитесь за меня!
Наконец, переехав мост, молодой царь оказался на Красной площади. Он приближался к Кремлю, откуда двадцать один год назад был позорно изгнан вместе с матерью.
Подъехав к Иерусалиму – так называлась церковь на горе у Кремля, – Димитрий остановился со всеми окружающими и сопровождающими его людьми и, сидя на лошади, снял с головы свою шапку, поклонился как мог низко, но тотчас вновь покрыл голову и, окинув взором великолепные стены кремлевские, залитый солнцем город и несказанное множество народу, запрудившее все улицы, залился счастливыми слезами и возблагодарил Бога за то, что тот сподобил его увидеть город отца своего, Москву златоглавую, и подданных, которые сейчас воистину были готовы отдать за него жизни свои.
И вдруг…
И вдруг небо помрачилось с ужасной внезапностью. Вихрь поднял с берега Москвы-реки густую тучу песка, завертел ее смерчем, пронес по площади – словно мрачный покров накинул на праздничную толпу.
– Господи, помилуй нас! – шептались тут и там, пересуживая случившееся и усматривая в этом самое тягостное предзнаменование.
«И что же? – хотелось вскрикнуть Ксении, когда ей рассказали об этом. – Неужто никто не крикнул гневно: да ведь сами небеса обличили Самозванца! Он никакой не царь Димитрий, а вор Гришка Отрепьев! Неужели все смолчали и продолжали благословлять этого нечестивца и обманщика?!»
Увы, никто не проклял нового царя, и он без помех вошел в Кремль.
Ксения представляла, как он самодовольно ухмыляется, вступив в обманом захваченные покои, как унижает павшее величие Годуновых… Первое, что велел
Она жила теперь только ожиданием неистового грохота, который однажды раздастся со стороны Кремля, и тогда…
Но дождалась другого. Как-то раз в комнату ворвался князь Василий Михайлович – глаза так и скачут, рот в струнку:
– Пришло твое время, Ксения Борисовна!
За ним вбежали горничные девки, подхватили Ксению с постели, поволокли под руки в сени, оттуда в придомную баньку. Уж ее мыли-мыли, терли-терли, розовыми водами ополаскивали, не давали отдышаться. Наконец до скрипа промытые, влажные волосы заплели в две косы, принесли одежду. Ксения так и ахнула, узнав свой любимый сарафан – шелковый, темно-синий, с вышивкой-вставкой от груди до подола, и еще по подолу вышивка. Как же нравилось отцу, когда Ксения надевала этот сарафан!
Слезы навернулись на глаза, но тут же высохли, когда в ошеломленную голову прокралась мысль: для чего ее намыли, для чего волосы заплели, для чего нарядили? И ларец подали, в котором держала свои наилучшие украшения: серьги, ожерелья, запястья и перстни, – выбирай, – и зеркало принесли…
«Настал час!» – сказал Мосальский. Знать, и впрямь настал…
И все же Ксения гнала от себя эту мысль. Даже когда карета повезла ее вместе с князем Василием Михайловичем в Кремль. Даже когда повели ее по знакомым коридорам и переходам. Даже когда распахнули двери в просторную баню, в которой, знала Ксения, любил иногда париться отец. Для него эта баня и была нарочно выстроена: не как русская, а с какими-то хитрыми иноземными приспособлениями.
– Зачем в баню? – спросила Ксения, полуобернувшись к Мосальскому. – Я же только что…
И осеклась: Василий Михайлович, минуту назад следовавший на полшага позади, исчез. Дверь за спиной Ксении оказалась заперта.
Вдруг, как чудовищный призрак, промелькнул в памяти страшный, невыносимо страшный, случайно подслушанный рассказ о том, что отец-де ее, Борис Годунов, люто ненавидел старшего из братьев Романовых, молодца, красавца, богатыря и редкого удальца Александра Никитича. За ум и красоту, за широту душевную ненавидел! Обрушившись с гонениями на эту семью после доноса романовского холопа, он повелел первым уничтожить именно Александра Никитича, но поскольку дал обет крови не проливать, то по его приказу Романова затомили в бане до смерти. Никто б этого не узнал – ну, угорел человек да и угорел, однако сын Александра Никитича, Федор, бывший в баньке с ним, остался чудом жив: уже почти помирая, заполз под лавку, нашел какую-то щелку и смог отдышаться. Как и прочим страшным слухам о деяниях отца, Ксения не хотела верить и этому. Однако теперь вдруг сжалось сердце: Романовы-то после Нагих самые ближайшие родственники нового государя. Небось, чтобы подтвердить истинность своего происхождения, начнет люто мстить за убитую родню. Не надумал ли он и дочь врага своего подвергнуть той же смерти, какой был подвергнут его дядюшка?
Но тотчас Ксения покачала головой: навряд ли. Стоило ли ее мыть в восьми водах, стоило ли украшать, подобно тому как иноземцы, живущие в Немецкой слободе, украшают свое Майское дерево? Да ведь и не в тесную парильню ее втолкнули, а оставили в просторном предбаннике с резными лавками по стенам, с широким столом посредине. На столе варился кипяток, стояли кувшины и скляницы, в каких отцу привозили фряжское вино.
И вдруг до нее донесся громкий смех. Женские заливистые голоса сплетались с мужскими, басовитыми.