Царица без трона
Шрифт:
Бог его знает, сего неведомого Отрепьева, про которого Димитрий прежде и слыхом никогда не слыхал, но Варлаам точно сошел с ума, коли смог написать такое! И ведь не станешь каждому объяснять, что ты никакой не расстрига Гришка Отрепьев, а подлинный царевич! Многие поверили извету Варлаамову, хотя это был никакой не извет, а сущий оговор и клевета наносная. Поверили и поляки. А скорее просто схватились за предлог выманить у царевича побольше денег, взять его за горло мертвой хваткой.
И взяли же, черти!
Той ночью он не спал и мучился, как раздобыть денег для всех. И вот пришли к нему жолнеры из роты Фредра и говорят:
– Ваша царская милость, извольте только нашей роте заплатить – мы и останемся, а остальные останутся, глядя на нас. Мы никому об этом не скажем, и вы не говорите.
Димитрию, видимо, бес разум помутил, потому что он согласился и отдал жолнерам деньги. Однако, само собой, те сразу напились и разболтали о получке другим соплеменникам, так что наутро толпа разъяренных поляков встретила царевича у шатра и ну требовать жалованье. Нечем, нечем было платить! Тогда поляки набросились на Димитрия, сорвали шитую золотом и подбитую соболями ферязь… [48] Спасибо, вмешались свои, московские люди, князь Мосальский-Рубец да Голицын: выкупили у поганой шляхты за триста злотых одежду своего государя.
48
Старинная русская одежда без рукавов, надевалась поверх летника или кафтана.
– Что же ты за царь, коли у тебя денег нет? – сказал какой-то поляк, по виду из самой что ни на есть захолустной, а значит, и чрезмерно заносчивой шляхты. – Ей-же-ей, сидеть тебе на колу!
Много в то утро стерпел Димитрий, ну а этого не стерпел: ударил оскорбителя в зубы, аж кулак раскровавил.
– Что такое?! – начали куражиться поляки. – Москаль нашего рыцаря бьет? Да мы с таким господарчиком больше ни часу не останемся!
И начали собираться уходить. Больше всего хотелось Димитрию плюнуть на них, но он оставался один. Пришлось усмирить гордость – небось и батюшке Ивану Васильевичу порой приходилось ее усмирять перед распоясавшимися, обнаглевшими боярами! – метаться между поляками, уговаривать, умолять, улещивать их… Кое-какие жолнеры устыдились и остались – всего полторы тысячи человек. Остальные ушли.
Самое худое в те минуты для Димитрия было то, что с ними ушел и пан Мнишек. Человек, на которого он смотрел почти как на отца… Конечно, Мнишек уходил якобы не из-за денег. Причину он назвал самую извинительную: шляхта-де с Димитрием во главе воюет против московского царя Годунова по своей воле, как свободные наемники, а он – королевский польский воевода, человек государственный, его присутствие в войске претендента означает, что вся Польша против Московии ополчилась. Как же такое можно допустить, если официально между двумя странами вполне мирные отношения и никто никому войны не объявлял?
Ну да, а три дня назад, пока не возникла эта свара из-за денег, пан Мнишек не ощущал себя государственным человеком? И не боялся конфуза за то, что участвует в необъявленной войне? И небось уже прикидывал, что Марианне придется подыскивать другого мужа…
Когда Димитрий это понял, ему показалось, что он сходит с ума. Он всегда знал, что в его страсти к Марианне есть что-то губительное, находящееся вне его воли. Вот так же Марк Антоний потерял рассудок от любви к Клеопатре…
Да, Марианна была для Димитрия гибелью. Но он предпочитал умереть, чем жить без нее!
И тогда он начал проклинать и молиться. Он продавал душу равным образом и Богу, и дьяволу. Он твердо пообещал десять лет своей жизни за победу и за возможность получить Марианну, Марину, как он звал ее тайком, в душе своей. «Сыграть с ней свадьбу – а там… а там хоть трава не расти!» – шало заклинал он небеса.
Прошел день – небеса не слушались. Второй – оставались безответны. А на третий день к Новгород-Северску пришли двенадцать тысяч запорожцев. Они привезли с собой пушки, в которых так остро нуждался Димитрий, и согласились выступить в Комарницкую волость – к новым победам.
Но до побед еще пришлось испытать и горечь поражений…
Димитрий зажмурился, настолько остро всплыл в памяти тот разгром под Добрыничами. Дело шло к полной погибели, войско рассеялось, коня под Димитрием убили, и если бы не Василий Мосальский-Рубец, который отдал царевичу своего коня, он оказался бы в плену. Сбылось бы пророчество того скаженного [49] шляхтича: мол, сидеть тебе на колу! Конь Мосальского под Димитрием тоже был подстрелен, но все же вынес седока. И с тех пор вылеченный коняга содержался в такой чести и холе, что любой человек позавидует. Разве что тот почет, который оказывался отныне князю Мосальскому, превосходил почет, оказываемый его коню!
49
Проклятого ( польск.).
…И вот Димитрий в Путивле. Стоит на городской стене, смотрит в туманную даль и слушает, как поют поляки в своей церкви, которую устроили в Путивле с дозволения царя. Димитрий в день Благовещения подарил в эту церковь образ Богородицы, украшенный по серебряному окладу дорогими каменьями, а ко дню Пасхи – богатый покров из персидской материи. Но в то же время приказал привезти из Курска чудотворную икону Божьей Матери, которая славилась знамениями и исцелениями.
Священники величаво и торжественно обнесли ее по городской стене; множество народу следовало за ней. И каждый день после этого обхода Димитрия встречали в православной церкви: он усердно молился пред иконой и клялся, что отдает себя и свое дело Покрову Пресвятой Богородицы.
Католики его у себя больше не видели. В его глазах они все теперь были предатели – все, вместе со своим двуличным, сладкоречивым Богом! Он молился Богу отцов своих… молился, чтобы тот пособил ему взять победу. Победу, Москву, Марину!
Внезапно Димитрий увидел со стены, что из туманных облаков вынырнули трое всадников. Ехавший впереди имел вид важного человека, хотя одет был просто. Угрозы в их продвижении не было никакой, однако Димитрий все же послал сказать им, чтобы не стреляли, покуда не спросят, что это за люди. И пока длилось ожидание, он стоял на стене, думал, сопоставлял, прикидывал, надеялся… И еще прежде, чем прибежал запыхавшийся слуга с донесением от начальника стражи, Димитрий знал, кто пожаловал к нему в гости.
Да, он угадал верно: это был Петр Басманов. А если приехал Басманов, то можно было считать, что путь на Москву Димитрию открыт.
Бог все-таки внял его мольбам!
Апрель 1606 года, Россия, Смоленск
В дверь покоев панны Марианны постучали ближе к ночи.
Стефка, которая после свидания со своим рыжим поклонником воротилась чуть жива, с трудом сползла с топчана, на котором должна была спать.
Ох, Матка Боска, да этот русский просто сумасшедший какой-то! Разве можно было так мучить бедную девушку?