Царица Евдокия, или Плач по Московскому царству
Шрифт:
Епископ Игнатий Смола не сразу стал отдавать визиты царице Евдокии. В 1715 году он был в монастыре на праздник Покрова и не рискнул посетить кельи царицы. Евдокия, видимо, пожаловалась брату Аврааму, и тот, встретившись в Москве с епископом Игнатием, «пенял» ему: «…для чего-де ты в хоромы не ходил или будто к тебе какой указ прислан?» В ответ епископ, по его словам, упрекнул самого царицыного брата, что тот тоже не ездит в Покровский монастырь. Интересен ответ Авраама Лопухина, сказавшего, что «ему быть неприлично»; он ссылался на прямой запрет посещать царицу Евдокию. Позже, впрочем, епископ Игнатий уже не сомневался, поддерживать или нет жившую в Покровском монастыре царицу, и даже прислал ей в дар с архиерейской конюшни двух «возников», чтобы ей удобнее было выезжать из монастыря. Вольности эти в итоге дорого обошлись епископу Игнатию. Царь сам рассматривал его дело. Петра прежде всего интересовало, почему митрополит, ведая «правильную»
Ответ на все вопросы в отношении «бывшей царицы» был очевиден. Евдокия, даже живя в Суздале в Покровском монастыре, не переставала быть матерью наследника престола. А у царевича в его браке с Софией-Шарлоттой родились собственные дети: 12 июля 1714 года — великая княжна Наталья Алексеевна, а 12 октября 1715 года — великий князь Петр Алексеевич. Особенно опасным для семьи Петра I и Екатерины I, в которой рождались и выживали одни девочки, а мальчики умирали в младенчестве, стало рождение сына у наследника царства. Не случайно проницательный князь Борис Иванович Куракин говаривал своему свойственнику царевичу Алексею про Екатерину I: «Покамест у мачехи сына нет, то к тебе добра; и как у ней сын будет, не такова будет»{193}.
Царица Евдокия тоже очень скоро узнала о появлении внука, весть об этом донесли в ее монастырское уединение. Сохранилось письмо Авраама Лопухина духовнику царицы Федору Пустынному с рекомендацией торгового человека Алексея Колзакова, «которой известился, быв в Петербурхе, о рождении государя царевича сына Петра Алексеевича, и, ревнуя к нам по своему приятству, прибежал с тем известием ко мне всех прежде». Как видим, это было не единственное, а только первое известие Аврааму Лопухину о рождении сына у царевича Алексея. Оно имело чрезвычайное значение, потому что еще больше укрепляло династические права сына царя Петра и царицы Евдокии. Авраам Лопухин просил принять вестника — Алексея Колзакова — в Суздале «честно и искусно», представить его «государыни царице» и донести «ее милости, чтоб она ево соблаговолила наградить от себя чем, за ево многое усердие»{194}.
После этого в Покровском монастыре уже 27 октября 1715 года пели благодарственный молебен, а чуть позднее, 25 ноября, впервые справили тезоименитство великого князя, полного тезки своего деда — Петра Алексеевича. Не случайно, что тогда и суздальский епископ Игнатий перестал бояться встреч с опальной царицей и стал приходить к ней для благословения. Немного омрачить известие о появлении внуков могло лишь то обстоятельство, что царица Евдокия узнавала об этом от чужих людей. Например, празднуя появление на свет внука, она не знала, что несколько дней спустя после его рождения умерла жена царевича Алексея Петровича кронпринцесса София-Шарлотта. Страшась гнева отца, царевич Алексей по-прежнему избегал писать письма матери в Суздаль. Правда, отправляясь в свою роковую поездку за границу, он оставил для передачи матери 500 рублей. Но дороже всех денег были бы несколько строк, написанных рукою сына.
Когда царевич Алексей покинул Московское царство в конце 1716 года, то по дороге в Риге его встретила царевна Марья Алексеевна. Она единственная продолжала оказывать деятельную поддержку царице Евдокии. Царевна Марья буквально вынуждала царевича Алексея написать записку матери. А тот все равно отказывался это делать. Судя по материалам следственного дела о царевиче Алексее, между ними состоялся такой разговор: «Я писать опасаюсь», — говорил Алексей. «А что? — возражала царевна. — Хотя б тебе и пострадать, так бы нет ничего; ведь за мать, не за иного кого». Но и это не убедило царевича, он по-прежнему отговаривался: «Что в том прибыли, что мне беда будет, а ей пользы из того не будет ничего». Но все-таки поинтересовался: «Жива матушка или нет?» В ответ царевна Марья Алексеевна рассказала о главном, что ей было известно о царице Евдокии. О тех странных надеждах, которые питали ее жизнь: «Жива, и было откровение ей самой и иным, что отец твой возьмет ее к себе, и дети будут, а таким образом: отец твой будет болен, и во время болезни его будет некое смятение, и придет отец в Троицев монастырь на Сергиеву память, и тут мать твоя будет же, и отец исцелеет от болезни и возьмет ее к себе, и смятение утишится. И Петербург не устоит за нами, быть ему пусту» (это и есть те слова, которые легли в основу мифа о проклятии Северной столицы царицей Авдотьей){195}. Ничего, кроме жалости, эти напрасные, обращенные к прошлому надежды царицы Евдокии вызвать не могли. Но царевич Алексей Петрович должен был запомнить перед своим отъездом слова тетки
Тревога царицы Евдокии за сына, скрывшегося за границей от гнева отца в 1717 году, конечно, была велика. До нее дошли сведения о том, что царевича, как и ее саму, вынуждали уйти в монастырь и что он даже был готов это сделать, чтобы только избавиться от гнева и упреков отца. Именно тогда царица Евдокия получила разрешение епископа Игнатия отслужить всенощную у почитавшейся в Суздале иконы Казанской Божьей Матери. Одно из главных прегрешений епископа Игнатия, судя по предъявленному ему обвинению в Тайной канцелярии, состояло в следующем: «В прошлом 717 году церкви Казанские Богородицы, что в Суздале, попу (Якову) приказал ее, бывшую царицу, пустить петь всенощную, что тот поп и учинил»{196}. Рассказ о молитвах царицы Евдокии у означенной иконы остался также в ее грамотке сыну царевичу Алексею, обнаруженной К.И. Арсеньевым. Как и другие письма царицы Евдокии, документ не имеет даты. Однако есть все основания датировать это письмо концом 1717-го — началом 1718 года. 23 октября царице, по ее словам, было «видение» у Казанской иконы. Скорее всего, именно епископ Игнатий разрешил царице Евдокии сделать то, о чем она написала в письме царевичу Алексею: «поднять» в «дом свой» почитаемый в Суздале образ. Ведь обычно икона все время находилась в Казанской церкви на Торговой площади (эта деревянная церковь сгорела в 1719 году, а на ее месте был построен новый храм).
Вот письмо о «видении» целиком:
«Царевич Алексей Петрович, здравствуй с оцем своем, а я бетная в печалех своих еле жива, что ты, мой батюшко, меня покинул, что в печалех таких оставил, что забыл рождение мое, а я за тобою ходила рабски, а ты меня скоро забыл, а я тебя ради по се число жива. А есть ли бы не ради тебя, то бы на свете не было меня в тап(к)их в напа(с)тех и в бедах и в нишщете едина о убогих, а я же тебя не забыла, всехда молюся за сдоровье твое пресвятей Богородице, что бы она сохранила тебя и сдоровъе твое спасла и во всякой бы чистоте соблюла.
Образ сдесь есть казанские пресвятые Богородицы по явлению построена церковь на плошще-ди, а я за твое здоровье обешщаласа и подымала ея обрас в дом свой, да сама ея обрас ночью проводила на рамех своих, несла. Месеца октября твадесять третие число явилася пресвятая Богородица пресветла и пречистая царица небесная премногое свое милосерьдие и помощь подает, и обешчеласа у Господа Бога своего сына упросити печаль мою на радость претворити. Слышала я недостойная от пресветлые жены рекла она такое слово: “предпочла де мой образ и проводила до храма моего, а я де тебя возвеличю и сына де твоего сохраню”.
А ты, радость мой, имей страх Божий в сертце своем, отпиши, друк мой Олешенька, хоть едину строчку, утоли мое рыдание слесное, дай хоть мало мне отдохнуть от печали, помилуй мать свою и рабу пожалуй, отпиши. Рабски тебе кланяюся, да отдай писание свое брату моему, так он сошлет ко мне. Можно тебе верить ему, да жалуй ево.
Буди нат тобою милость Божия и мое благословение»{197}.
Свое последнее письмо сыну царица Евдокия не успела отослать, оно осталось в ее бумагах. Еще не зная о том, что царевича ждет суд, она пыталась «вразумить» сына, чтобы тот хоть как-то дал о себе знать. Царица Евдокия понимала, что он уже не ребенок, за которым когда-то она сама «рабски» ухаживала. Но и терпеть постоянную разлуку с сыном ей было очень тяжело. И тогда нашелся выход. Не для одних жалоб написано это письмо. Мать стремилась поделиться с сыном словами, услышанными ею в молитвах у суздальской иконы Казанской Богородицы. Это новое «пророчество» о том, что царица будет «возвеличена», соответствует рассказам царевны Марьи, переданным при встрече с царевичем. Хотя и снова подтверждает, что надежды царицы питались одной только ее молитвенной экзальтацией. Прежние жалобы Евдокии на свою горькую жизнь сменились мистическим опытом «видения», который и диктовал царице, как ей дальше жить и действовать.
Но, как оказалось, царица Евдокия прошла еще не все отмеренные ей испытания…
Глава четвертая.
«РОЗЫСК» ЦАРИЦЫ ЕВДОКИИ
…Перепутать ничего было нельзя, это пришли за ней, на двадцать лет забытой царем Петром и отправленной им в монастырь. Что же изменилось теперь? Царицу Евдокию известили о самовольном отъезде царевича за границу — а это значит, что она понимала, в какой опасности находится сын. Знала, что и ее поэтому не могли оставить в покое, допытываясь, ведала ли, помогала ли. С целью найти улики в деле царевича Алексея сыщик капитан-поручик Григорий Скорняков-Писарев и явился к царице Евдокии. И тут ему, учинившему внезапный обыск, сразу попалось письмо со словами, надиктованными царицей для передачи сыну, которого отец царь Петр собирался постричь в монахи.