Царица Пальмиры
Шрифт:
Оденат остановился и любезно приветствовал Зенобию.
— Ты помнишь меня, моя маленькая кузина? Ее красота поразила его. Он знал, что ей всего одиннадцать лет, тем не менее она обещала стать неслыханно прекрасной женщиной. Она подросла с тех пор, как он видел ее в последний раз около двух лет назад, однако не оформилась и была ребенком. Ее длинные волосы, распущенные и не стянутые лентами, бархатным пологом струились по плечам.
Оденат протянул руку и погладил ее по голове, как гладил свою любимую охотничью собаку. Его рука приподняла ее овальное личико. Волосы у нее были мягкими, так же как и бледно-золотистая
— Я помню тебя, мой господин князь, — тихо ответила Зенобия.
— Держись, Зенобия, — беспомощно сказал он.
И тут ее глаза цвета серебристой грозовой тучи сверкнули.
— Почему ты терпишь присутствие в Пальмире этих римских свиней? — в гневе бросила она ему.
— Римляне — наши друзья и были ими всегда, мой цветок! Это просто несчастное стечение обстоятельств, — спокойно произнес он, помня о сопровождавшем его императорском губернаторе.
— Друзья не насилуют и не убивают невинных женщин! — сказала она с презрением. — Ты стал одним из них, мой господин князь! Жеманный и надменный римский хлыщ! Ненавижу их! Ненавижу их и тебя тоже ненавижу — за то, что ты позволил им надеть на наши шеи ярмо!
Ее глаза наполнились слезами, но прежде чем он успел произнести хоть слово, она отвернулась от него и убежала, а следом засеменила ворчащая служанка.
— Бедная девочка! — грустно произнес князь Оденат. — Единственный ребенок у своей матери! Они были так близки между собой, Антоний Порций. Какой удар для ребенка!
Римский губернатор посмотрел вслед Зенобии.
— Да, — согласился он, а про себя подумал: «У Рима есть дурной обычай наживать себе врагов».
Вернувшись в город, Антоний Порций немедленно призвал к себе командиров легионов и подробно объяснил ситуацию. Затем спросил:
— Поддержат ли нас командиры легионов наемников?
— Я ручаюсь за моих африканцев, — сказал трибун девятого легиона. — Они ненавидят галлов.
Его товарищи кивнули, выражая согласие.
— Не вижу причины, по которой мои галлы могли бы счесть наказание несправедливым, Антоний Порций, — сказал, с трудом переводя дыхание, трибун шестого легиона.
— Тогда соберите весь гарнизон! — приказал губернатор. Два римских легиона, состоявшие из тысячи двухсот пеших солдат и двухсот сорока кавалеристов, и два подразделения наемников, по численности равных легионам, собрались за главными воротами Пальмиры. Такой сбор не мог не вызвать любопытства. Поскольку слухи о передвижении солдат распространились по всему городу, горожане поспешили выйти за ворота, узнать, что случилось.
На высоком помосте, под тентом, в жаркий послеполуденный час сидел римский губернатор Антоний Порций. Он был великолепен в белой тоге с пурпурным кантом, в венке на лысой голове. Он сидел и ждал вместе с царственным правителем Пальмиры Оденатом Септимием. Князь, двадцатидвухлетний юноша, был предметом мечтаний не одной женщины в Пальмире. Высокий, с красивыми мускулистыми руками и ногами. Короткая юбочка белой туники была вышита золотом. Черные, как полночь, вьющиеся волосы, карие бархатистые глаза, широкий и чувственный рот, высокие скулы — он был красив.
Умный и образованный, Оденат вел с римлянами хитрую политику. Он еще недостаточно силен, чтобы справиться с захватчиками, но у него зреют планы. Брошенные Зенобией гневные обвинения в том, что он стал одним из римлян, доставили ему удовольствие, — это означает, что его уловка удалась. Римляне доверяют ему.
Подняв руку, Оденат поправил на голове корону Пальмиры, отлитую из золота и выполненную в форме венка из пальмовых ветвей. «Однако очень жарко!»— подумал он, вздохнул и смахнул каплю пота, катившуюся по щеке.
Трубачи затрубили в фанфары, и шумная толпа затихла. Антоний Порций встал и подошел к краю помоста. Торжественно, со свойственной политикам склонностью к актерству, он бросил взгляд, полный драматизма, на притихшую толпу. Наконец, заговорил, его гнусавый голос оказался на удивление громким.
— Сегодня слава Рима была запятнана. Это сделали те, кому империя столь снисходительно даровала свое гражданство как награду. Рим не потерпит такого! Рим не позволит, чтобы оскорбляли тех, кого мы поклялись защищать! Рим накажет того, кто нарушил его законы и законы Пальмиры!
Он замолчал, чтобы его слова запечатлелись в памяти слушателей, а потом продолжал:
— Сегодня утром супруга Забаая бен Селима, великого вождя племени бедави, была зверски изнасилована и убита в своем собственном доме! Вторая жена этого верноподданного гражданина также подверглась нападению, и ее бросили умирать!
Вслед за всеобщим вздохом изумления собравшихся граждан Пальмиры послышался низкий зловещий ропот. Антоний Порций поднял руки, чтобы успокоить гнев горожан.
— И это еще не все! — громко крикнул он, и толпа снова умолкла. — Оставшаяся в живых женщина отбросила прочь стыдливость и приехала сюда, чтобы опознать тех, кто напал на нее и на несчастную покойницу.
Едва лишь смолкли его слова, как толпа граждан Пальмиры расступилась, чтобы пропустить верблюдов Забаая бен Селима к помосту. Зрелище было одновременно и пугающим, и впечатляющим.
Вождь племени бедави возглавлял отряд, сидя на спине верблюда, следом за ним — сорок его сыновей, начиная с самого старшего, Акбара бен Забаая, и кончая самым младшим, шестилетним мальчиком, который гордо и без страха восседал на верблюде. Позади вождя бедави и его сыновей следовали мужчины его племени в сопровождении идущих пешком женщин, одетых в траурные одежды и причитающих скорбными голосами.
У подножия помоста верблюды остановились и опустились на колени на теплом песке, чтобы дать возможность своим седокам спешиться. Ко всеобщему изумлению, один из сыновей Забаая бен Селима на самом деле оказался его единственной дочерью, его любимицей Зенобией. В сопровождении отца и Акбара бен Забаая, стоявших по обе стороны от нее, она встала, выпрямившись, с холодным выражением глаз перед римским губернатором и князем Оденатом.
— Мы пришли сюда в поисках справедливости, Антоний Порций! — воскликнул Забаай бен Селим.