Царица Проклятых
Шрифт:
Мертвец соскочил с седла и нес какую-то тарабарщину, обращаясь при этом к неизвестному существу, как будто он его видел. Но нет, он, как сумасшедший, оглядывался по сторонам и говорил сам с собой. Она, правда, ни слова не слышала. Она просто знала, что существо там, оно смотрит на них, а этот псих только зря воздух сотрясает!
Беби Дженкс слезла с «харлея». Мотоцикл упал на землю. Шум прекратился. Остался лишь звон в ушах.
– …Все, что пожелаешь, – бормотал рядом с ней Мертвец. – Ты только скажи, и мы готовы на все. Мы твои слуги… – Он вдруг пулей пронесся мимо Беби Дженкс, едва не сбив ее с ног, и схватился за мотоцикл.
– Эй! –
Беби Дженкс тоже завопила. Она орала без остановки. Горящий Мертвец кувыркался на земле и крутился волчком. За ее спиной взорвался дом общины. Она чувствовала исходящий оттуда жар и видела, как во все стороны разлетались вещи. Было светло, как в полдень.
«Боженька, миленький, не дай мне умереть, не дай мне умереть!»
В какой-то миг ей даже показалось, что у нее разорвалось сердце. Она уже собралась было взглянуть, нет ли в груди дырки и не хлещет ли из нее кровь, как лава из вулкана, но тут голову ее охватило жаром и… ее не стало.
Она поднималась все выше и выше по темному тоннелю и наконец обнаружила, что парит высоко в воздухе и оттуда отчетливо видит все, что происходит внизу.
Ну вот, все как и раньше. А вот и то существо, которое их убило, – белая фигура в густой тени деревьев. А вон там, на тротуаре, дымится одежда Мертвеца. И догорает ее собственное тело.
В языках пламени она сумела разглядеть угольно-черные контуры своего скелета. Но страха при этом почему-то не испытала. Ее это вообще уже мало интересовало.
Ее привела в изумление белая фигура. Она походила на статую, на святую Деву Марию в католическом храме. Беби Дженкс во все глаза смотрела на расходящиеся от статуи во всех направлениях сверкающие серебряные нити – нити, словно сотканные из танцующего света. Поднявшись выше, она увидела, что серебряные нити тянутся очень далеко, сплетаются с другими нитями и таким образом образуют над всем миром гигантскую сеть. И в этой сети, словно беспомощные мухи в паутине, запутались Мертвецы. Крошечные точки пульсирующего света, соединенные с белой фигурой, – картина могла быть поистине прекрасной, если бы не содержала в себе столько грусти. Несчастные души всех Мертвецов, заключенные в неуязвимую оболочку, лишенные способности стареть и умирать.
Но она-то была свободна. Сеть теперь была очень далеко от нее. Она видела столько всего интересного!
В огромной массе серого тумана парили тысячи и тысячи других покойников. Некоторые из них словно бы заблудились, другие дрались друг с другом, кто-то оглядывался назад, на то место, где расстался с жизнью, – эти выглядели такими несчастными, как будто не знали или не могли поверить, что умерли. Была среди них даже парочка покойников, пытавшихся привлечь к себе внимание живых, хотя и безрезультатно.
Она знала, что умерла. С ней уже было такое раньше. Минуя мрачные прибежища несчастных людишек, она шла своим путем. Мысль о том, какой жалкой была ее жизнь, привела ее в уныние. Но сейчас это уже не имело значения.
И вновь засиял свет, тот восхитительный свет, который она видела еще тогда, когда впервые оказалась на пороге смерти. Она направилась к нему, погрузилась в него. Это было воистину прекрасно. Никогда еще не приходилось ей видеть такие краски, такое сияние, никогда не слышала она столь чистой музыки, какая звучала сейчас. Ей
Потому что навстречу ей идет мама, идет, чтобы забрать с собой и помочь! И мама ее никуда не отпустит.
Она вдруг почувствовала такую любовь к матери, какой ей не доводилось испытывать никогда; но потом любовь окружила ее со всех сторон; свет, цвет, любовь – все это было неразделимо.
«Бедняжка Беби Дженкс», – подумала она, бросая последний взгляд на землю. Но она уже не была Беби Дженкс. Нет, совсем нет.
3. Богиня Пандора
Прежде мы говорили совсем другие слова.
Бык и Сокол. Поле.
Прежде была ясность, пусть и свирепая,
дикая, словно изогнутые рога.
Мы жили в каменных комнатах,
свешивали волосы из окон,
по ним карабкались гости.
Сад за ушами, завитки.
На каждом холме король этого холма.
Ночь пряла свой красочный гобелен.
Потом всходила луна,
безжалостным светом все вокруг заливая.
Нашим тайным гостям негде было укрыться.
Ох, как они кричали…
Да, прежде мы говорили совсем другие слова.
По покрытой коварным снегом тропе широкими шагами с нечеловеческой скоростью двигалась высокая фигура, с ног до головы закутанная в черное – открытыми оставались только глаза.
Стояла почти ясная ночь, высоко в небе в горном разреженном воздухе Гималаев сияли крошечные звезды, а далеко впереди – так далеко, что определить расстояние было не по силам даже ей, – высился массивный складчатый склон Эвереста, удивительно четкий на фоне густого слоя клубящихся белых облаков. При каждом взгляде на него захватывало дух, и дело было не только в его восхитительной красоте, но и в том, что он казался исполненным значительности.
Боготворить эту гору? Да, ее можно боготворить безнаказанно, ибо гора никогда не ответит. Свистящий ветер, от которого стыла кожа, был голосом, никому и ничему не принадлежавшим. И от этого непреднамеренного и совершенно равнодушного великолепия ей хотелось плакать.
Вид бредущих далеко внизу паломников тоже вызывал у нее слезы – они походили на муравьев, тоненьким ручейком ползущих по извилистой и невероятно узкой тропе. Чрезвычайно грустная иллюзия. Да ведь и сама она направлялась к тому же скрытому в горах храму. К тому же достойному презрения и обманчивому богу.
Она страдала от холода. Лицо и веки покрылись инеем. Мельчайшими кристалликами он налипал на ресницы. Под порывами пронизывающего ветра каждый шаг требовал огромных усилий даже от нее. Ни физический ущерб, ни смерть ей, конечно, не грозили – для этого она слишком стара. Ее страдания носили скорее психологический характер и были вызваны невероятным сопротивлением сил природы и тем, что в течение многих и многих часов она не видела вокруг ничего, кроме ослепительно белого снега.
Не стоит обращать на это внимание. За несколько ночей до этого на одной из грязных и многолюдных улочек Старого Дели она вдруг ощутила пробежавший по всему телу холодок тревоги, заставивший ее вздрогнуть; с того момента дрожь возвращалась практически каждый час, словно начинала сотрясаться сама земля.