Царица Сладострастия
Шрифт:
— Пусть отсылают: нам нужны служанки.
На этом разговор должен был закончиться; я это почувствовала раньше обоих собеседников и, поскольку не была охвачена гневом, сделала знак Фелиппо, попросив его удалиться. Он с пониманием воспринял мой жест, раскланялся с принцем, ответившим ему лишь кивком, и оставил нас.
— Дорогая графиня, — сказал мне Виктор Амедей, — мы пошли напролом и скоро окажемся лицом к лицу с Испанией и Францией. Случится то, чего захочет Всевышний, но я больше не мог сдерживать себя. Пошлите, пожалуйста, за Аверсбергом, и как можно скорее.
Граф приехал, и они закрылись вдвоем; я так никогда и не узнала, что было сказано на этой встрече, однако результаты ее скоро стали явью. Фелиппо написал то, что обещал; но привел ли он оскорбительные слова герцога о собственных дочерях? Во всяком случае, последствия оказались ужасными: король послал приказ герцогу Вандомскому разоружить пьемонтские войска, находившиеся в его распоряжении и только что показавшие чудеса доблести в битве под Луццарой. Операцию удалось провести, не встретив сопротивления, поскольку никто ничего не понял. Обезоруженные солдаты были включены в состав французских полков, и их тщательно охраняли, опасаясь дезертирства.
Когда Виктор Амедей узнал об этом, он впал в такое неистовство, какого я никогда в жизни не видела; в это время он ужинал у меня с Аверсбергом и двумя-тремя приближенными. Принц бросил письмо на пол, со всей силы ударил кулаком по столу и крепко выбранился.
— Граф Аверсберг, можете сообщить императору, что я буду противостоять притязаниям Людовика Четырнадцатого, если даже у меня останется лишь один солдат и последний грош. Вам здесь больше незачем прятаться; завтра все мои подданные узнают о моем решении: я призову их под свои знамена, и они, как всегда, посчитают обязательным явиться. Я вам за них отвечаю.
Его негодование распространилось по всей стране со скоростью порохового привода; повсюду раздавались воинственные возгласы, представители разных сословий пришли в ярость: простые люди, буржуа, дворяне — откликнулись все.
В тот же вечер, когда стало известно об этом удивительном повороте событий, посол Фелиппо был арестован в своем особняке; так же поступили со всеми французами, проживавшими в Пьемонте, а их товары разграбили.
Ночью герцог велел пригласить к себе наиболее влиятельных членов дворянского собрания, чтобы договориться с ними.
— Господа, — сказал он им, — помимо Бога, я возложил самые большие надежды на вас, намереваясь смыть оскорбление, которое касается всех нас и которое не могут снести благородные люди.
В ответ раздались страшные крики и угрозы, заставившие затрепетать меня и герцогиню, ведь не могли же мы забыть, что родились француженками.
Хотя в глазах окружающих и по сложившимся обстоятельствам мы должны были быть врагами, в частной жизни у нас с герцогиней далеко не было ненависти друг к другу. Мы часто встречались, о чем не знал даже Виктор Амедей, я нередко давала герцогине Савойской некоторые советы, и она ими не пренебрегала. Взрыв всеобщей ярости не понравился ни ей ни мне.
Герцогиня прислала ко мне одну из своих служанок, чтобы сообщить, как глубоко огорчена она тем, что должно произойти, добавив, что в этом случае хотела бы находиться как можно дальше; на это я велела дать ответ, что была бы счастлива уехать вместе с ней.
Принц послал за Фелиппо, с которого не спускали глаз и все бумаги которого были подвергнуты досмотру.
Фелиппо с достоинством защищал честь своего повелителя.
— Как могло случиться, сударь, — спросил его герцог, — что король Франции осмелился предпринять столь позорное действие и даже не позаботился о вашей безопасности? Видимо, он не очень дорожит вашей свободой и нашей жизнью! А вы, между прочим, очень верный его слуга.
— Его величество может распоряжаться мной: моя свобода и моя жизнь принадлежат ему, — ответил Фелиппо с таким спокойствием, как будто речь шла об очередной королевской охоте.
— Но вы же понимаете, что поступок вашего повелителя — низость: разоружить союзника, усыпленного доверием к договорам!
— К каким? К тем, что заключены между вашим высочеством и моим повелителем, или тем, что вы сейчас подписываете с князем Аверсбергом, который прячется у госпожи графини ди Верруа вот уже более месяца?
Герцог был озадачен, услышав подобный ответ, однако он достаточно владел собой, чтобы ничем не выдать своего волнения даже перед проницательным взглядом посла; но его преследовала мысль, что Бабетта или Марион его предали, хотя Богу известно, что им даже в голову не могло прийти подобное.
— Я способен отомстить за себя, сударь, — возразил герцог. — Меня достаточно обливали грязью, но отчет о моей мести я буду отдавать только Господу Богу… Я сообщу вам о моих решениях.
— Я буду исполнять их, если сочту приемлемыми, ваша светлость. Я отдаю отчет о своих действиях королю, моему повелителю, и Европе, которая рассудит нас с вами.
— Посмеете ли вы утверждать, будто я не имею права арестовать вас?
— Посмею, ваша светлость, такого права у вас нет. У вас нет стольких причин, чтобы распоряжаться моей особой, сколько их есть у моего короля, чтобы разоружить ваши войска. Неужели ваша светлость может предположить, что его величество, раз вы находитесь у него на содержании, не властен повелевать вами, вашими солдатами и даже вашим государством?
— Уходите, сударь, уходите! — вне себя вскричал герцог. — Убирайтесь! Или я забуду о том, кто вы такой, и не знаю…
— Мне кажется, что уже много часов ваше высочество не помнит, кто он есть на самом деле, — хладнокровно возразил Фелиппо, кланяясь и намереваясь уйти. — Однако можно напомнить ему об этом.
Герцогу пришлось сделать невероятное усилие, чтобы сдержаться, не вспылить, иначе вся вина пала бы на него.
На следующее утро он получил депешу от Людовика XIV, составленную и следующих выражениях:
«Сударь, поскольку вера, честь и Ваша собственная подпись совершенно ничего не гарантируют в наших отношениях, я посылаю своего кузена герцога Вандомкого объяснить Вам мои намерения; он даст Вам двадцать четыре часа на то, чтобы Вы приняли решение».