Царская немилость

Шопперт Андрей Готлибович

Ахтырский гусарский — не только делами,

Был славен известными всем именами.

Давыдов Денис — партизан и поэт

Внёс значимый вклад в панораму побед.

Ахтырец неуклюже, глядя на покалеченных товарищей ползающих по снегу и орущих спустился с лошади и стал эдак бочком подходить к графу.

—

Я вызываю вас на дуэль! За вами выбор оружия. — А губки трясутся. Сыкотно.

— Оставим пока тебя в покое поручик. Голубчик. Рифма. Стихи не пишешь? Ты мне объясни, что тут творится. А то я зело озадачен. Чего этот болезный ко мне бежал с кулачком сжатым? Рот-фронт кричал?

— Фронт? Рот? Ротмистр Дымчевич Пётр Степанович хотел дать вам пощёчину, чтобы вы вызвали его на дуэль.

— Хрень-то какая!? Мать твою, поручик! Ты перейди с этой французской мовы на человеческий язык и объясни мне, тёмному, что происходит? И короче, а то раненым помощь нужна. Пётр этот Степанович вообще может от потери крови загнуться или от болевого шока.

— Вы обесчестили жену ротмистра Дымчевича, но понимая, что если он вас вызовет на дуэль, то вы выберите саблю и зарубите его, потому он хотел дать вам пощёчину, чтобы вы вызвали его на дуэль, а он бы выбрал пистолеты. Ротмистр отличный стрелок-с, — с запинкой проблеял ахтырец на посконном языке.

— Всё страньше и страньше. Храбрец ваш Пётр Степанович. Убить хотел, а не честь защитить. Ну, поделом, значит, получил. Бог шельму метит. А второй что за чёрт? Он на генерала без объявления войны с сабелькой бежал.

— Вы ноне не генерал и не командир нам, милостивый государь. Вы презренный соблазнитель чужой жены. — И даже подбородочек задрал.

— Ну, чего теперь, от дуэли отказываться не буду. Только раз выбор оружия за мной, то я кортики морские выбираю. Есть у меня пара. Один Пётр Первый лично адмиралу Науму Синявину вручил за храбрость. Вот на них и будем драться. Только не сейчас. Давай-ка мы сначала этих двух инвалидов к знахарке моей доставим. Да потом в Подольск отправим, к лекарю им надо, переломаны руки у обоих. Договорились?

Ахтырец коричневый ликом тоже красен стал, с жизнью, видимо, прощался. Стало быть, граф Витгенштейн был знатным рубакой. Боятся бывшие подчинённые.

— Да, ты не боись, поручик, я тебя не больно убью.

— Я ничего не боюсь, милостивый государь …

— Ты берега-то видь, нужно говорить «Ваше сиятельство». Понял ли? Приём?

— …

— Тугоухость? Может, вдарить тебе по кумполу для прояснения сознания и обретения слуха.

— Понял, Ваше сиятельство.

— Ну, и чудненько. Да, поручик, ещё раз заговоришь на языке врага в этой жизни, а я узнаю, приеду и язык отрежу. Понял ли?

— Да как вы смеете …— головку задрал.

— Понял ли? — Пётр подошёл на шаг. Поручик совсем шибздиком был. От силы метр шестьдесят. Граф навис над ним.

— Если выживу …

— Да, кому

ты нужен. Так пальцы отрежу. Половину.

— Понял, Ваше сиятельство.

— Ну, и замечательно. Прохор, Тихон грузите этих двух господ в дормез. Домой поедем, не до стрельбы ноне. Стоять! Бояться! А вы чего черти за меня не заступились. Они втроём тут меня убивать приехали, а вы стоите и смотрите в сторонке. Цирк приехал.

— Так господа, — эдак кровожадно оскалился двойник.

— Ничего, для защиты господина могли бы и встрять, попинали бы вон этих, пока я с поруттттчиком беседы беседовал.

— Так это мы мигом. Зараз спроворим.

— Стоять. Поздно. Но на будущее имейте в виду.

— Так грузить гостей, Ваше сиятельство? — ткнул пальцем в ползающих и ревущих офицеров Тихон.

— А то. И гони к Матрёне. Я не влезу. Мы вон с ахтырцем на кониках. Чуть позднее доберёмся. Ружьё-то заряжено. Обязательно выстрелить нужно.

— Слушаюсь, вашество, — конюхи занялись прекратившими орать и теперь только глухо стонущими дуэлянтами.

Брехт посмотрел строго на ахтырца.

— Извини, поручик, не помню, как звать …

— Так вы и не знаете меня, Ваше сиятельство, я в том году перешёл в полк из егерского финляндского. Поручик Куликовский Иван Семёнович.

— Ну, меня знаешь, как звать. У меня ружьё заряжено и пацан, там, у щита мёрзнет, сейчас стрельну и поедем догонять товарищей твоих.

Брехт проверил порох на полке, ну, при таком использовании карамультука, (дубинном) понятно, порох высыпался, пришлось скусить ещё патрон и подсыпать на полку. Потом граф снова установил ружьё слонобойное на сошки и приметился в центр еле видимого щита. Но в последний момент передумал и взял чуть выше.

Бабах. Ебическая сила. Не зря мешочек на плечо устроил. Руку отсушило напрочь. Синячище будет. Если бы стрелял не Витгенштейн с его ста килограммами, а вот этот поручик Куликовский, то его бы с ног сбило. Из такого оружия только лёжа можно стрелять. Нужно дульный тормоз придумать, как на ПТРС. Разминая плечо, Пётр Христианович стоял и смотрел, как от щита в его сторону, увязая в снегу, движется маленькая фигурка Спирьки. Нет, человека невозможно подстрелить на расстоянии в семьсот метров без оптики. Сказки всё это или случайные попадания. Если только в пушку, а ещё лучше в телегу или фургон с порохом. Вот это будет знатный бабах.

— Вашество … Ух. Три вершка от верха, и пять вершков вправо, — доложил через несколько минут запыхавшийся паренёк.

— Нормально. Садись, воин, вон, на гнедую кобылу. Поедем домой, да, там пистоли не трогай.

— Слушаюсь, вашество.

— Поехали поручик, а то ведьмы мои превратят твоих друзей в гусей, а тебя забудут. Как один с двумя гусаками в полк заявишься?

— Ведьмы? — опять красно-коричневым стал.

— Самые настоящие. Самому жутко на них смотреть.

<