Царская охота
Шрифт:
— Да, это главное, чтобы твоя пигалица тебе нравилась, особливо в свете того, чтобы наследник появился, — Толстой откинулся на спинку стула, звякнув железом кандалов, и стоящие вокруг него гвардейцы заметно напряглись, а один ткнул арестованного в бок, одновременно и затыкая того, и призывая прекратить любые действия. Толстой ничего на это не сказал, только поморщился.
— Ты хотел поговорить со мной. Ну вот он я, говори, — горло саднило, и голос звучал хрипло, но я продолжал пристально смотреть в глаза арестанту, не прерывая зрительного контакта.
— Восемь нас было в тех кустах, — помолчав с полминуты, сказал Толстой. — Я с тремя мужиками и еще четверо не наших. Как волка выпустили, тебя сразу гвардия окружила и те начали стрелять. А меня как пнул кто-то под ребро, что ты делаешь,
— Совесть проснулась? Думаешь, я тебе поверю? — я скептически хмыкнул и чуть не закашлялся.
— Да мне все равно, можешь и не верить, — он усмехнулся. — Токма там расстояние было такое, что промахнуться тяжеловато. А ведь из твоих воев четверых приговорили, их… эти положили, первыми.
— И для чего ты хотел именно мне это сказать? Андрей Иванович прекрасно бы тебя выслушал и без меня, — я продолжал буравить его взглядом.
— Так-то оно так, вот только Ушакова там не было, а ты, государь, был. И тебе объяснять на пальцах ничего не надо, своими глазами все видел. А веришь или нет, мне-то все равно, за такое один конец — на виселицу, ну, ежели дворянское достоинство учтешь, то на топор сжалишься. Я это сказал, чтобы ты понял, я там действительно был, и то, что сейчас расскажу, тоже правдой может оказаться.
— Конюшие, доезжачий и ловчий — твои люди? — я повторил его жест и откинулся на спинку стула, чувствуя, как начала затекать спина.
— Мои, потому и вышли на меня, план такой предложив, обиду-то я долго лелеял, вот и смогли надавить на мозоль энтот, чтоб аж взвизгнул. Да плюс деньги пообещали немалые. И из страны уехать, а там и с баронством каким подсобить. Не сразу, конечно. За баронство службы надобно было бы отслужить верную. Хороший план был, надежный.
— И почему провалился? Из-за твоей совести, не ко времени проснувшейся? — я не смог удержать сарказм.
— Из-за нее тоже. Но в основном из-за того, что участники договориться между собой не смогли. Ты на бритов-то все валить погоди. Замешаны они там по самую маковку, не спорю. Не только они в этой подлости участвовали, — Толстой замолчал и задумался, а затем тряхнул головой и продолжил. — Тебе, государь, пора прекращать врагов плодить, да отпускать озлобленных и потерявших очень многое твоими руками. Они ведь сейчас одной только мыслью живут — отомстить тебе, да так, чтобы жизнь медом не казалась. Вот и здесь, бриты — они убить хотели. Просто и без фантазии. Но, я так понял, у них на это дело вообще фантазии маловато, не то что у потомков Томаса Торквемады, — и он хрипло расхохотался. Я же нахмурился. При чем здесь Торквемада? Великий инквизитор был испанцем, а у меня с Испанией вроде все ровно…
— Черт, — сильно захотелось сплюнуть, но я сдержался. — Фитцджеральд де Лириа.
— Верно говорят, что ты умный, — Толстой снова усмехнулся. — На меня одновременно вышли и литовец, что теми четырьмя командовал, его баба посла английского наняла, через какого-то чухонца, что в посольстве у них полы моет, вроде бы им приказ из Лондона поступил, и испанец, который связь с де Лириа держит, тоже из посольства, какой-то третий секретарь или восьмой помощник, я так и не понял. Сигнал не в письме был, всем давно известно, что Ушаков чужие письма дюже любит читать. Просто бабе посольской какую-то безделушку прислали, вроде зеркальца, али браслета, а вот что это означает они еще до поездки в Россию обговорили. А вот де Лириа знал, что отец мой еще императрице Екатерине людей отдал, чтоб она охотой побаловалась, да тебя, еще сопляком по просьбе высочайшей на это дело подсадили, чтоб, значит, пока забавами был какими занят, не лез в дела совета. Де Лириа здесь не просто так штаны протирал, как тот же Рондо, знаешь ли, умный, гад. Англичанам требовалось, чтобы я передал сведения о том, где лучше устроить засаду. Да там и места-то другого не было, ежели что. Да еще мои люди подсобили, по памяти доброй, им же никто не сказал, что тебе убивать будут. Я ловчему наплел, что поговорить хочу за жизнь свою погубленную, а аудиенцию получить для Толстых невозможно, хоть ни я,
— Да подвел ты, Василий, людей, которые преданностью к твоей семейке отплатить хотели, под монастырь, — я покачал головой. — Они ведь вместе с тобой на виселицу пойдут, или ты не думал про это, — он стиснул зубы так, что желваки сыграли. — Я правильно понял, де Лириа хотел убить Филиппу, но, чтобы я обязательно выжил, Рондо — меня. И для второй группы ваше появление оказалось большим сюрпризом? — он пожал плечами.
— Все равно не вышло, ни у меня, ни у них. Единственное, что я сделал — это приказал не убивать гвардейцев и вовремя ударил тебя, чтобы выключить. Да девку твою не тронул, рука не поднялась. Гвардия тоже стреляла. Так уж вышло, что троих вы там положили, одного ты достал. Из погибших двое моих мужиков было. Чухонец тот один остался, нас двое…
— Так, стоп, что-то у меня арифметика не складывается, — перебил я Толстого.
— Двоих мы сами застрелили, в спины, как собак, — снова пожал плечами Толстой. — Чухонец даже не понял ничего. Пальба-то со всех сторон стояла, да еще собаки лаяли невдалеке. А потом я в красках расписал, что с чухонцем сделают, когда поймают, ежели он своими руками тебя жизни лишит. Он вроде поверил, а может быть, то, что нас двое против его одного осталось, вот он и не стал выпячиваться.
— Что же ты такой благородный просто меня с Филиппой не оставил там? — я приподнял бровь.
— А кто сказал, что я все еще зла на тебя не держал? — он криво ухмыльнулся. — Токма убеждал себя, что сдохнешь ты не от моих рук, так что крови твоей на мне не будет, а вот сердце порадуется… — один из охраняющих его гвардейцев не выдержал и наотмашь ударил по лицу.
— Отставить, — я вернул его на место, равнодушно глядя, как Толстой втирает с губ кровь скованными руками. — А вот теперь, я тебе верю, теперь ты точно правду говоришь. Значит не захотел грех цареубийства на душу брать, решил чужими руками отомстить? Ну, это нормальное желание, так чаще всего и бывает.
— Ну, и что решил со мной, государь? Может все-таки топор? Неохота напоследок обгадиться. А людишек, кои тут мне подсобили… они же не хотели тебе зла причинить. Может плетей и в Сибирь, ради свадьбы скорой? — я внимательно смотрел на него. Наглость Толстого била через край, но, черт подери, он мне нравился. Совершенно безбашенный тип.
— Я подумаю, что с тобой делать, — и дал отмашку гвардейцам. — Увести.
Итак, что мы имеем? А имеем мы следующее: у заговорщиков не получилось меня убить и причинить вред Филиппе только потому, что они по сути не знали друг о друге, и преследовали разные цели, поэтому при великолепном плане, действительно великолепном, сумели так облажаться. С де Лириа, в целом все понятно: с позором выставленный из страны, где был послом, он лишился всех своих привилегий и милостей от короля, а если учесть, что он выполнял поручение не только своего короля, то он лишился милостей и вполне материальных выгод от многих других монархов. А тут еще и Филиппок нюни распустил… В общем, дерьмицо заиграло в одном интересном месте у бывшего посла, и он решил меня примерно наказать, заодно избавив Изабеллу от головной боли в виде хныкающего сына, который до сих пор хочет Филиппу, по типу — нет Филиппы, нет проблем найти инфанту замену. Он прекрасно знал, что творилось при дворе раньше, вплоть до устранения Верховного Тайного совета. Уж что-что, а свою работу он выполнял на отлично. Так что его человеку при новом после не составило труда выйти на озлобленного и доведенного упавшей на него нищетой Толстого и попытаться подкупом склонить того на покушение. Дальше — дело техники, как говорится. Вот только, кто мог предположить, что у униженного, опустившегося до разбоя типа внезапно взыграет кровь предков и он не сможет сам убить своего царя и будущую царицу. Чистоплюй хренов. Вопрос, что делать с де Лириа уже даже не стоял. Ответ-то был очевиден, если бы эта гнида хотела просто меня убить — это нормальное желание и в последнее время я у многих вызываю подобные чувства, то я, возможно, еще бы колебался. Но он хотел убить Филиппу, и тем самым подписал себе смертный приговор. Прав Толстой, хватит плодить врагов, способных в спину ударить.