Царские врата
Шрифт:
— А куда ж Патриарх-то смотрит? — вставил Заболотный. — Чай, не глухой, не слепой, слышит стоны, видит дыры в оградах? Аль от других забот голова трещит?
— Ну, ты особенно святителя Алексия не задевай, — хмуро отозвался Котюков. — Он тоже такое кормило в руках держит, что не позавидуешь. Раздрай и в церкви идет, всегда шел, снаружи и изнутри точат, а он управляется, подводные течения обходит. Твердо стоит за веру, отрицать нечего. Господь его на это место призвал, так тому и быть. Ему не легче, чем президенту. Путин и Алексий — нам еще благодарить Бога надо, что они есть. Но людей у них у обоих мало. Я имею в виду, из ближнего окружения. У Патриарха за спиной скрытые паписты и выкресты маячат, а президенту вся ельцинская команда досталась, семейка его за руки держит, не сразу стряхнешь. Ничего, Сталин тоже постепенно во власть входил. И при
— Верно, припоминаю, — подхватил Павел. — Речь тогда шла о расчленении России, Советского Союза, как угодно назовите. Разрушив Державу, был уничтожен и оплот вселенского мира и равновесия. Что мы сейчас и наблюдаем. Только это не моя мысль, а Ильина. Он еще сколько лет назад написал, что русский человек всегда удивлялся другим народам, которые добродушно с ним уживаются и ненавидел лишь вторгающихся поработителей. Потому что свободу духа ценит выше формальной правовой свободы. Есть разница? Есть. Права человека теперь поставлены во главу угла, будто это высшая истина. Но хитрецы лукаво пропускают между этими двумя словами третье, понятное, как пароль, своим: права западного человека. Из «золотого миллиарда». У других народов прав нет и не будет. И главное — не будет свободы духа. А где право государства, которое обязано себя защищать? Нет, для них право человека выше, значит, предательство им своей родины можно оправдать и даже приветствовать. Вот в результате поголовной измены и образовались на карте такие страны, как Грузия, Армения, Молдавия, которые в свое время именно Россия спасла от полного уничтожения Османской империей. Как Эстонию и Латвию — от немцев. А государства Казахстан и вовсе никогда в природе не было. Но все эти территории долго в независимости не пробудут. Они не поняли, что истинная Россия есть страна милости, а не ненависти. И теперь к ним придет американский сержант с ракетой на плече и биотуалетом за спиной.
— Да уж, без биотуалета их хваленые рейнджеры никуда носа не сунут, — засмеялся Котюков. — А теперь их еще долго поносить будет, прежде чем очухаются. Я имею в виду небоскребы эти, в которые «Боинги» врезались. Люди, конечно, не виноваты, но чувствую, что тут сработал какой-то хитроумнейший механизм, дьявольская игра, вроде того, чтобы подбросить себе из рукава козырного туза. Теперь можно будет насаждать «мировой порядок» самыми ускоренными темпами. Бомбить в ответ кого угодно, любую страну. Хоть Белоруссию, давно на Лукашенко зубы точат. А конечная цель- Россия. Ракетами, разумеется, побоятся, а вот выбить из под ног русского человека опору, то есть Православие — на это все силы кинут. Да об этой Бзежинский так прямо и заявил в Вашингтоне. Главный враг — Православие.
Секретарша уже принесла нам на подносе чай с разными сладостями, мы сидели в креслах вокруг низкого столика. Меня Котюков удивлял живостью своего ума и простотой в общении. Даже не скажешь, что это бывший «сиделец». Наверное, Павел подумал о том же, поскольку хозяин кабинета усмешливо спросил:
— Поражены, видно, что не встретили здесь этакого Кудеяра с кастетом? Но я ведь не всё время срок мотал, в молодые годы три курса в университете отучился. И потом без книг никогда не обходился, самообразование — основа всего. Сейчас у меня дома целая стопка на тумбочке: «Россия и Европа» Данилевского, Леонтьев, Ковалевский, Соловьев, Розанов, митрополит Иоанн, царствие ему небесное, Карсавин, Флоренский, Дмитрий Дудко, Воробъевского недавно проглотил с удовольствием. Кожинова люблю, есть и среди новых кое-какие открытия. Попалась тут на днях книжка «Завещание Красного Монарха», вот только имя автора забыл, написано остро, глубоко, о том, что существует в России с давних лет некий «Русский Орден», который противостоит чужебесию. Хорошо, если бы так. Я бы был только рад. Но все же, нам надо не на какие-то неведомые структуры надеяться, а на себя. Дело делать каждому на своем месте. И не всегда чистыми руками, в грязи копаемся.
— Читал я эту книжку — мура! — вставил Заболотный. — Нет никакого «Русского Ордена», давно бы раскололи или обмасонили. Извиняйте, что неблагозвучно выразился. А вот моя казачья православная миссия есть. Существует реально. И финансовой поддержки требует.
Намек Мишани был услышан. Котюков взглянул на часы.
— Однако, к делу, — произнес он. И опять обратился к Павлу: — Время нас поджимает и хоть хочется еще поговорить, но… Итак, мне передали, что вы собираетесь часовню воздвигнуть в своей деревне. Сколько вам нужно денег для этого начинания?
— Тысячи три долларов, по смете, — ответил Павел. — Предварительные расчеты сделаны, бумаги у меня с собой.
Котюков кивнул, и мне вдруг представилось, что он сейчас встанет, полезет в сейф и вытащит названную сумму без колебания, настолько уж все хорошо складывалось. Но он ответил иначе;
— Деньги соберут к завтрашнему дню. Вечером я отмечаю именины, на корабле у Игнатова. Зафрахтовал на пять суток для поездки по Волге. Отдыхать, знаете, иногда тоже надо. Так что приезжайте прямо туда. Вместе со своими друзьями, — он поглядел на меня и Заболотного, — Места всем хватит.
— Спасибо, — как-то глухо произнес Павел.
— Благодарить потом будете. Когда часовню построите. Не забудьте только на открытие пригласить.
— А я? А моя православная миссия? — фальцетом взвился Заболотный. Даже подпрыгнул в кресле.
— Это, Миша, обождет, еще подумать надо, — жестко ответил Котюков и поднялся, показывая, что аудиенция окончена.
— Эх, Филипп Данилович, Филипп Данилович… — проворчал Заболотный. — Знал бы — дома сидел, не привозил никого. Морока.
— Не шурши! — погрозил ему пальцем хозяин. — Мне твои устремления известны. Фильтруй базар-то, а то фуфель прочищю.
С этой вырвавшейся невольно фразой он проводил нас до двери. И задержался, взяв Павла за локоть:
— Ты, может, решил, что мне денег девать некуда или блажь какая напала? Ничего, что на «ты»? Так вот, лишнего нет и сорить «зеленью» не в моих правилах. За каждым долларом пот и кровь. Тебе лучше не знать, откуда у меня деньги берутся. Но есть у меня один небольшой Фонд, благотворительный, там всё честно. Это чтобы ты не думал, чем они пахнуть будут. Мы иногда издательскую поддержку оказываем, инвалидам с чеченской войны помогаем и всё такое прочее. Мало, но стараемся как можем, крутимся. Пришло время, что даже криминальный мир понял — никому он на Западе не нужен, там своего дерьма с избытком. В Россию надо вкладывать, только в нее. И с малого начинать, вот как ты с часовенкой. Потом — церковь об одном куполе. Дальше — храм. Отдастся не прибылью, а духом народным, самосознанием. Самодержавием духа, как писал митрополит Иоанн. Чтобы не забывали, что мы русский православный народ, народ Божий, коли Русь — подножие Престола Господа, а все наши беды — личные и мелкие — следствие одной великой всенародной беды: безудержного разгула в России безбожия и сатанизма. И нельзя сейчас быть каждому сам за себя, всем против всех, надо соборно молить, и мыслить, и двигаться. Прав я?
— Безусловно, — отозвался Павел. — Я лишь добавлю, что крепость Церкви и Государства — это нравственная ось всей державной структуры общества. «Симфония властей», по определению Никона. В ней и национальный подъем грянет. Я вижу так: в России и вокруг нее сейчас звучат, грохочут всякие инструменты — барабаны, волынки, бубны, сладкие флейты, даже бывший президент ложками стучал на потеху заморским дирижерам, а придет время, и они непременно смолкнут, выдохнутся, разбегутся, и русский человек услышит эту единую симфонию — светских и духовных властей.
— Мы поняли друг друга, — улыбнулся. Котюков.
Он уже открыл дверь, но Павел вновь остановился.
— Еще один вопрос. Как в вас… в тебе сочетается христианская вера, заповеди и… то, чем занимаешься?
Я поглядел на Котюкова: у него как-то напряглись желваки на скулах. Глаза слегка прищурились.
— Дом мой не разделен сам в себе, — ровно ответил он. — А судить грехи Бог будет.
На том мы с ним и расстались. Спустились на лифте, вышли на улицу. Действительно, сегодня какой-то особенный день, подумал я. На меня этот человек произвел сальное впечатление, но не однозначное. Он напоминал волка, который из зарослей смотрит на отбившуюся от стада овцу и решает: жить ей или нет? А Заболотный вдруг вслух грубо выругался.