Царские забавы
Шрифт:
Только такому мужу царь Иван мог доверить самое сложное посольство, окольничий мог устроить заморским послам такой хлебосол, что на далекой родине они рассказывали сородичам о «хмельном рыцаре» как о русском феномене, встречающемся единожды в столетие.
Умеют пить русские мужики!
Каждый во дворце знал, что Афанасий Нагой не делал и шагу, не выпив ковш браги, но, несмотря на хмельное пристрастие, был он неиссякаемо крепок телом и разумен речами. Трудно было найти в застолье более речистого говоруна, чем окольничий Афанасий Нагой, и чем более он выпивал, тем речь его становилась приятней, а сам он приобретал ту разумность, какой не
В этот раз Иван Васильевич пожелал видеть Афанасия Нагого немедля. Окольничий явился тотчас. По раскрасневшемуся лицу было видно, что Афанасий ради государева зова прервал хмельную трапезу, и сивушный дух разом заполнил простор царских покоев.
— Слушаю, государь-батюшка, — ударился в ноги царю Афанасий.
Поворотил государь нос, спасаясь от запаха смородиновой настойки, а потом спросил:
— Слыхал, что мне Девлет-Гирей отписал?
— Слыхал, царь, — опечалился окольничий. — Вся Москва только и толкует о государевой обиде.
— Вот что я хочу сказать тебе, Афанасий, послом в Крым к хану Девлет-Гирею поедешь.
— Как прикажешь, государь, дело это для меня привычное, — трезво посмотрел Афанасий на государя.
— Мурзу Таузака знаешь?
— Как не знать, Иван Васильевич, мы с ним большие приятели, — похвалялся Нагой, — когда в Бахчисарае бывать приходится, всегда у него во дворе останавливаюсь. Столько ведер медовухи с ним выпили, что и не сосчитать. А другого пития мурза не желает. А еще очень девок беленьких любит, таких, чтобы рыхлый зад был да с титьками большими. Ты уж, Иван Васильевич, извини, но принял я его по чести — уважение мурзе оказал и подобрал таких девок, каких Таузак желает. Не подумай чего, государь, для отечества старался, а не затем, чтобы крымским татарам угодить. Зато точно знаю, Иван Васильевич, что когда в Крым доведется езжать, то невниманием он меня не обидит: и молочной водкой угостит, и короткий путь к хану укажет, и девиц мне таких приведет, что мое грешное нутро заноет сладенько. Я-то в отличие от мурзы Таузака баб люблю чернявых и худеньких, вот они-то самые жаркие в любви. Так разгонят мою кровушку, что я с неделю молодым себя чувствую.
— Правда ли то, что Таузак любимый мурза хана?
— Это правда, государь! — горячо подхватил Нагой. — Что Таузак хану нашепчет, так оно и случается. Остальные мурзы все злословят про Таузака, говорят, что будто бы Крымом заправляет не Девлет-Гирей, а его слуга. А в прошлом году они и вовсе породнились — хан за сына мурзы дочь свою старшую выдал. Перестарок девка была, черна и вся в прыщах.
— Не пропала. Хе-хе-хе! — порадовался за крымского хана русский государь.
— Хорошо иметь верных слуг.
— Как же ты с татарами беседуешь? Через толмача?
— По-татарски, Иван Васильевич, — едва ли не обиделся Афанасий Федорович. — Я с малолетства их речь разумею. Наша слобода наполовину из служивых татар состояла. От них я язык и перенял.
— Вот что я хочу тебе сказать, Афанасий Федорович, как в Бахчисарай приедешь, споров никаких с мурзами не заводи, разговоры веди без ругани и ни в чем не противоречь. Лба своего не жалей, подступай к мурзам и к хану с большим челобитием. Выискивай среди них тех, кто делу нашему был бы полезен, и тех, кто Девлет-Гирею рад был бы досадить.
— Это понятно, государь, — окольничий не забывал о том, что оставил на столе недопитую братину с пивом, и желал быстрого окончания разговора, чтобы
— Спроси у хана, кого он хочет на Астрахани царем сделать.
— Спрошу, государь, — отвечал Афанасий и облизал пересохшие губы.
— Если он желает на Астраханском ханстве своего сына видеть, нельзя ли так, чтобы при нем наш боярин был, как это принято в Касимове.
— Дело понятное, государь.
— А еще лучше было бы, если бы на Астрахань мы сами татарина поставили из своих рук. — Помолчал государь и добавил: — А совсем хорошо было бы, если бы отступился басурман от Казани и Астрахани за большие поминки.
— Так-то оно все так, государь, только неужто ты Астрахань взаправду отдать хочешь? — дивился неожиданной уступчивости государя Нагой.
— Обезлюдели после чумы наши земли, позахудали края, Афанасий Федорович, неужно сам не знаешь? А тут еще крымский хан окраины опустошил. Время нам нужно протянуть, чтобы с дружинами собраться. Одни неразумные отроки в полках остались. Подучить их в ратном деле надобно, а потом и бой хану дать, а теперь только и остается, чтобы челобитием и поминками его задабривать. Мне учить тебя, Афанасий Федорович, не пристало, в посольском деле ты преуспел изрядно. Хану не перечь, а на гневные речи его кланяйся шибче прежнего, а там как-нибудь припомним мы ему это челобитие! Без моего ведома из Бахчисарая не съезжай, постарайся быть в Крыму моими ушами и глазами.
— Так и будет, государь-батюшка.
— Если узнаешь через мурз, что хан опять лихо русской земле надумал сделать, дай мне знать немедля. Держись мурзы Таузака, авось во хмелю что-нибудь расскажет. А теперь ступай, Афанасий Федорович, завтра тебе в дорогу.
Ушел окольничий, забрав с собой хмельной дух.
Часть четвертая
Глава 1
Май выдался удальцом-молодцом и был наряден как никогда. Особенно красива была сирень, казалось, что небо упало на землю, разбившись о пересохшую твердь, а небольшие его частички остались лазурным туманом на высоких кустах. Вишня будто искупалась в молочном дожде, и белыми каплями на веточках застыл цвет, который издалека манил путника желанной прохладой.
Возрадовалась теплу всякая тварь, одурманенная благоуханием поздней весны, не умолкали в лесах малиновки и пеночки, а под крышей государева терема поселился огромный дятел, который без конца будил всех жильцов громким и радостным стуком. Государь повелел изловить злодея, но дятел всякий раз проявлял удивительную изобретательность, умело прятался под коньками крыш от ретивых преследователей. Птица ненадолго умолкала, напуганная бдительностью дворцовой стражи, а потом вновь, еще более сердито, принималась выковыривать жучков из-под высохшей коры.
Майский воздух был особенно хорош, настоянный на молодых травах и замешанный на распустившихся ландышах, он казался медовым и был настолько хмельным, что мутил разум, словно крепкая ядреная брага. Великая радость прогуляться поутру в душистый травень на залитых солнечным светом полянах, умыть лицо сладкой росой и, задрав голову кверху, наблюдать за свадебным пиром стремительных ястребов.
Хорош май, под каждым кустом рай.
Напившись с березового листка водицы, соловей был настолько пьян, что не отличал дня от ночи и без конца тревожил московскую тишину заливистой трелью, будоража чуткий сон обитателей царского дворца.