Царское гадание
Шрифт:
Асенкова вся вздрогнула от охватившего ее незнакомого чувства. Она страстно, порывисто прижалась к государю и тихо спросила:
— А этим «желанным гостем» будете вы, государь?
— На слово «вы» я не отвечаю, — улыбнулся Николай Павлович.
— Этим «желанным гостем» будешь ты? Да? — поправилась она.
Вместо ответа император крепче прежнего сжал ее руку.
А пылкая, страстная песня кочевых цыган лилась все громче и сильнее. Все глубже захватывала она молодую, неопытную душу, все сильнее вливала в нее отраву незнакомой безумной страсти.
Но вот звуки заунывной кочевой песни
— Живо! Веселей!
В ответ на это восклицание из пестрой толпы выделилась молодая цыганка и, взмахнув руками, как крыльями, плавно, едва шевеля плечами, поплыла вдоль образовавшегося большого круга. Она широко раскинула свои красивые смуглые руки, словно из желтого мрамора высеченные искусным резцом вдохновенного скульптора, затем взмахнула ими и понеслась по кругу с головокружительною быстротою, как птицы несутся по поднебесью, плавно, едва рассекая воздух, словно утопая в далеком эфире.
Удалая песня звучала все быстрее и быстрее… ее звуки лились все полнее. Все с большей мощью охватывали они грудь, все глубже проникали в душу, все сильнее зажигали молодую кровь.
Асенкова смотрела, затаив дыхание, вся охваченная, вся сожженная незнакомым палящим огнем.
— Господи! Зачем меня не в балет выпустили! — почти простонала она. — Зачем не учили меня танцевать!
— Что тебе так внезапно в балет захотелось? — спросил государь, близко нагибаясь к ней.
— Я проплясала бы так же, как эта смуглая красавица пляшет, — тихо, захлебываясь от восторга, проговорила молодая артистка. — Я так же птицей небесной понеслась бы над толпой, так же далеко унеслась бы и столько же счастья зажгла бы во всем окружающем меня!
Молодая девушка говорила как во сне, едва сознавая, где она и что с нею. Государь слушал ее с восторгом и сам увлеченный, как он давно не увлекался. Все то, что попадало ему на пути в последние годы, или носило характер притворного, заученного порыва, как это делалось за кулисами всех театров, или невольно застывало под гнетом возведенных в принцип приличий, как это случалось при дворе. Давно, со времени своей далекой юности, не видал он подле себя такого прямого, светлого, неподдельного чувства, давно не наблюдал такой мощной, такой юной вспышки пробуждающейся страсти. Он крепко сжал руку Асенковой и, подвинувшись с нею вместе к хору, милостиво выговорил:
— Молодцы, цыгане!
Это царское одобрение, столь редкое для бродячего, кочевого хора, электрической искрой зажгло бойкий хор. Песнь зазвучала мощнее и сильнее, пляска приняла особо быстрый темп. В глазах зажглась жгучая, страстная, неудержимая жизнь. Далекой, широкой степью повеяло среди чопорного столичного зала, необозримыми полями знойного юга запахло в пропитанном искусственными ароматами, роскошном мраморном помещении.
V
Вещее сердце
Асенкова вернулась домой вся очарованная проведенным вечером, обезумевшая от восторга и от полноты пережитых, незнакомых ей до того дня пылких, горячих впечатлений. Она смутно поняла, что Гриши она никогда не любила,
Едва успев раздеться, молодая девушка как подкошенная упала на постель и пролежала так до утра, между сном и бдением, сама не сознавая своего состояния, бессильная разобраться в том новом мире, который открывался перед ее удивленными глазами.
Вернулась она настолько поздно, что никто из классных дам уже не пришел проведать ее, как это делалось в предыдущие вечера. Но вечерний чай и легкий ужин с новой бонбоньеркой с конфетами ожидали ее на элегантно накрытом столе. Однако молодая девушка уже почти не удивлялась этой роскоши; она быстро, почти разом свыклась и с этой заботой, и с этим неурочным баловством, и с тою мыслью, что она стоит в особых, для других недосягаемых условиях.
Вполне она еще не сознавала той роли, которая предназначается ей в недалеком будущем, но особенности этой роли смутно понимала и как-то покорно мирилась с нею, никуда не стремясь, но ни от чего и не отказываясь, и не отстраняясь. Она фаталистические отдавалась течению, уверенная в том, что живая волна вынесет ее на светлый берег. Ее внезапно охватила какая-то слепая вера в судьбу, в свое счастье.
С постели она поднялась поздно, так как накануне была оповещена о том, что ей не нужно являться на репетиции. Ей предстоял только визит к матери, которая, как ей сказал государь, прощаясь с нею у подъезда театрального училища, до которого он довез ее в своей карете, будет уже готова к встрече с нею и до ее приезда успеет получить свой увольнительный билет.
Действительно, старушка ждала свою «ясочку», причем ждала слегка напуганная и удивленная. Увольнительный билет ей рано утром принес сам эконом, учтиво и почтительно извинившийся перед нею за промедление, случившееся по вине писаря, не тотчас доложившего ему о желании госпожи Асенковой покинуть убежище. Вместе с тем эконом униженно попросил старушку довести до сведения Высочайшего двора, что в бытность свою в богадельне она была всем довольна и никаких претензий к учреждению не имеет.
Старушка слушала его, как во сне. Она решительно не понимала, чего от нее хотят, и, не понимая, слегка трусила. Она никогда ни на что не жаловалась, а, наоборот, всегда за все усердно благодарила.
Да и как было не благодарить, когда ее, нищую, даром поили и кормили в богадельне, да еще и по два платья в год «строили»? Хотя и плохи были эти даровые платья, хотя их не хватало даже и на три месяца, но все-таки они были даровые. А даром кто же обязан содержать чужого человека?
В этом смысле старушка и перед экономом рассыпалась в благодарных и робких уверениях и только относительно Высочайшего двора осторожно «доложила» ему, что ни с кем из придворных лиц она никогда не беседовала и беседовать не думает.