Царства смерти
Шрифт:
Меня почти не смутила столь резкая перемена в поведении. Лорды-палатины тоже нередко отключали системы безопасности, чтобы поговорить без посторонних. Моя мать сделала это давным-давно, когда мы планировали мой побег в ее летнем дворце. Я сам неоднократно поступал так на «Тамерлане» и поэтому не слишком удивился. Многие имперские лорды прятали агностицизм за притворной набожностью, так почему лотрианцам точно так же не прикрываться за твердолобым следованием своему «писанию»?
– Значит, все это – умело разыгранный спектакль, – сказал я. – «Лотриада» и все ваши разговорные правила. Помпезные заявления о равенстве и общности, в то время как вы следуете другим законам, нежели ваши zuk.
– Как и в вашей Империи.
– Моя Империя не притворяется чем-то, чем не является, – парировал я, цепляясь за долгожданную возможность призвать хоть кого-нибудь к ответу за весь тот балаган, который нам показывали почти целый месяц.
– Мы тоже, – ответил председатель. – Я всего лишь акушер. Когда «Лотриада» будет доведена до совершенства, в конклаве больше не будет надобности.
– Доведут до совершенства? – переспросила Валка, очевидно радуясь тому, что может теперь участвовать в диалоге, несмотря на незнание лотрианского. Она повернулась лицом к статному мужчине в серой судейской мантии. – Каким образом?
Наш хозяин не переставал улыбаться, а его черные глаза светились так, как у пророков, что выли на луну у колонн на городских площадях, надеясь таким образом вымолить у неба возвращение Земли.
– Пройдет время старых чудовищ. Старых обычаев, старой культуры, старых привычек, старых мыслей. Древние не довели дело до конца. Они сохранили язык. Сохранили свои имена. Все это не позволило им оторваться от прошлого. Истинный прогресс – истинное совершенство – требует большего.
– Звучит очень по-экстрасолариански, – заметил я.
– У экстрасоларианцев одни пороки и никаких добродетелей. Они переделывают себя, руководствуясь лишь разладом в своей природе. А мы переделываем природу по своему образу и подобию, – объяснил председатель.
Мне было неудобно сидеть вполоборота, и я встал.
– А разве высокомерие – не порок? Человека можно заставлять лишь до определенного предела… – Я покосился на Валку и добавил: – Будь он мужчиной или женщиной.
– Старые мысли. Старые тела. Старые инстинкты. Ничего этого не будет, – ответил председатель и, зажмурившись, забормотал на лотрианском, словно читал заклинание: – Как избавиться от старых мыслей? Устранив старые желания. Как избавиться от старых желаний? Устранив старые инстинкты. Как избавиться от старых инстинктов? Устранив старые тела.
– И какими будут новые тела? – спросил я, помня об уроках Гибсона. – Ни мужскими, ни женскими?
– Именно так, – ответил председатель и процитировал на лотрианском: – «Где есть различия, существует неравенство. Где есть неравенство, существует страдание. Как преодолеть страдания? Преодолев неравенство. Как преодолеть неравенство? Преодолев различия».
– «Иерархия – свойство небес. В аду все равны» [4] , – ответил я цитатой на цитату и машинально дотронулся до пентакля Красного отряда на лацкане, вспомнив старого марловского Дьявола, которого я не носил вот уже несколько столетий.
4
Цитата принадлежит колумбийскому писателю и философу Николасу Гомесу Давиле (1913–1994).
– Адриан! – взяла меня за руку Валка. – Var rawann.
«Осторожнее».
– Тогда почему вы уже этого не сделали? Технологии есть. Среди мандари уже давно множество гомункулов-гермафродитов.
Семнадцатый председатель не ответил, лишь прищурил свои черные лотрианские глаза.
– Ясно, – сказал я спустя секундную паузу и, кажется, понимая. – Они еще не готовы.
– К замене? Насколько я могу судить, не готовы.
Валка крепче сжала мою руку.
Председатель назвал себя акушером, и я представил его в стерильном анатомическом театре, наблюдающего за рождением детей. Новое поколение на замену старому, вопреки законам природы. Они уже отменили слова, обозначающие мужчин и женщин, но этого было мало. Они изобрели новые тела, новых людей, но zuk их не приняли. Конклав не мог заменить триллионы жителей Содружества с конвейера. Даже мощнейшие джаддианские фабрики клонов не справились бы с такой задачей. Или в конклаве ожидали, что народ станет спариваться с этими новыми людьми и плоды этих союзов постепенно вытеснят прежних людей?
Очевидно, результат их разочаровал. Если я правильно понял председателя, лотрианцы не приняли новых людей.
– Мы попробуем снова, – произнес Семнадцатый председатель в никуда.
– Старые инстинкты так просто не искоренить, – заметил я.
– Вы соларианец, – сказал Семнадцатый. – Вы продукт прошлого. В вашей природе так думать. Несомненно, вы обучались у схоласта. Схоласты тоже продукты прошлого. В будущем им не найдется места.
Закинув руку за голову, я поднял стакан с водой, словно предлагая тост.
– Но вы ведь тоже учились в Империи. У схоластов. Одним махом отказаться от прошлого – все равно что снести фундамент у башни, в которой вы живете. Традиции позволяют человеку крепко стоять ногами на земле. Даже лотрианцу. – Я сделал небольшой глоток. – Вы ведь уже тысячи лет строите свой новый мир.
– Я лишь акушер, – хрипло усмехнулся Семнадцатый председатель. – Я не доживу до тех времен, когда мой рай будет построен, но положу жизнь ради его строительства.
– «А я должен сказать, что жестокий закон искусства состоит в том, что живые существа умирают и что умираем мы сами, изнуренные страданиями, для того чтобы…»
– «…чтобы росла трава не забвения, но вечной жизни» [5] , – закончил председатель старинную цитату. Его голос гладко наложился на мой, словно клинок одного искусного фехтовальщика на клинок другого. – «Густая трава обильных творений». Вижу, вы даже Пруста знаете.
– У меня был хороший учитель, – ответил я.
– Не сомневаюсь, – согласился председатель. – Вы прекрасно меня понимаете.
Неужели? Я не был в этом уверен. В течение всего ужина меня не покидало ощущение, что председатель хочет преподать мне какой-то урок. Даже более того. Он пытался произвести на меня впечатление, заставить проникнуться превосходством лотрианского духа, так же как балет должен был убедить меня в превосходстве лотрианского искусства – как, очевидно, убедил лорда Аргириса. Но Аргирис был глупцом.
5
М. Пруст. Обретенное время. Перевод А. Смирновой.
– Меня… – повторил я короткое слово, которое не полагалось говорить лотрианцам, тем более председателям Великого конклава. – Господин, у вас есть имя?
– Я слуга «Лотриады».
– Без шуток. У вас еще остались имена? Вас ведь как-то звали, когда вы учились в Империи. Или мне обращаться к вам «слуга»?
– Таллег, – ответил он. – Лорс Таллег.
– Так и знала, что у вас есть имена, – вмешалась Валка. – Невозможно представить, что…
– Имена есть только у членов партии, – перебил Таллег с натянутой улыбкой и снова взял с подставки наушник. – У zuk нет.