Царственный пленник
Шрифт:
– У вас ранена рука, государь! – заметил он с участием.
– Да, я играл с одной полукровной собакой (я хотел рассердить его), а вы, брат, знаете, что у них нрав злой!
Он горько улыбнулся, и его темные глаза остановились на мне с минуту.
– Но разве укус опасен? – вскричала Флавия тревожно.
– На этот раз нет, – сказал я. – Если бы я дал возможность укусить себя глубже, тогда другое дело, кузина!
– Неужели собаку не убили? – спросила она.
– Еще нет. Мы ждем, чтобы убедиться, вреден ли ее укус!
– А если вреден? – спросил Майкл со своей горькой улыбкой.
– Ей раскроят голову, брат! – ответил я.
– Вы не будете больше играть с ней? – спросила Флавия.
– Может быть, и буду!
– Но она может еще укусить!
– Без сомнения, она попытается! – сказал я, улыбаясь.
Тут, боясь, что Майкл скажет что-нибудь такое, на что я должен буду рассердиться (так как хотя я мог показывать ему свою ненависть, но по виду должен был казаться дружелюбным), я стал восхищаться прекрасным состоянием его полка, выразившего искренне верноподданническое чувство при моей встрече в день коронации. Потом я перешел к восторженному описанию охотничьего павильона, который он одолжил мне. Но он внезапно поднялся. Его самообладание ускользало из его власти, и, извинившись, он простился с нами. Впрочем, подойдя к дверям, он остановился и сказал:
– Трое из моих друзей очень желают чести быть вам представленными, государь. Они здесь, в первой комнате!
Я немедленно присоединился к нему и просунул руку под его локоть. Выражение его лица было слаще меда. Мы вышли в первую комнату совершенно по-братски. Майкл сделал знак, и три человека выступили вперед.
– Эти господа, – сказал Майкл с любезностью, полной достоинства, которую он легко и грациозно умел выражать, – самые верные и преданные слуги вашего величества, а мои самые верные, преданные друзья!
– Благодаря второй, также, как и первой причине, – сказал я, – я очень рад их видеть!
Они подошли один за другим и поцеловали мне руку: – Де Готэ, высокий худощавый молодец, с торчащими вверх волосами и подкрученными усами; Берсонин, бельгиец, осанистый человек средних лет с лысой головой (хотя ему было немного более тридцати лет), и последний англичанин, Детчард, с узким загорелым лицом и коротко остриженными светлыми волосами. Он был хорошо сложен, широк в плечах и узок в бедрах.
«Хороший боец, но плохой знакомец», – определил я его. Я заговорил с ним по-английски, с слегка иностранным произношением и, клянусь, он улыбнулся, хотя немедленно скрыл улыбку.
«Итак, мистер Детчард посвящен в тайну!» – подумал я.
Отделавшись от моего дорогого брата и его друзей, я вернулся проститься с кузиной. Она стояла на пороге. Я простился с ней, взяв ее за руку.
– Рудольф, – сказала она очень тихо, – будьте осторожны, пожалуйста!
– Почему?
– Вы знаете: я не могу сказать. Подумайте о том, что жизнь ваша дорога!
– Кому?
– Руритании!
Был ли я прав, или не прав, играя эту роль? Не знаю; зло лежало и в том, и в другом, а я не смел открыть ей правды.
– Только Руритании? – спросил я тихо.
Внезапный румянец разлился по ее несравненному лицу.
– И вашим друзьям также! – сказала она.
– Друзьям?
– И вашей кузине, любящей подданной! – прошептала она.
Я не мог говорить, поцеловал ее руку и вышел, проклиная себя, потом позвал господина Фрица, который, не обращая внимания на слуг, играл в веревочку с графиней Гельгой.
– Что же делать, – сказал он, – нельзя же только заниматься заговорами! Иногда любовь берет верх!
– Начинаю думать, что это правда! – отвечал я; и Фриц, шедший рядом со мной, отступил почтительно назад.
IX
НОВОЕ УПОТРЕБЛЕНИЕ ЧАЙНОГО СТОЛА
Если бы я посвятил читателей в мелкие подробности моего существования в то время, они показались бы поучительными людям, мало знакомым с дворцовой жизнью; если бы я открыл некоторые тайны, которые узнал тогда, они могли бы быть полезны государственным людям Европы. Но я намерен ничего не рассказывать. Я очутился бы между Сциллой скуки и Харибдой нескромности и сознаю, что лучше всего мне строго придерживаться подпольной драмы, которая разыгралась вне политики Руритании. Я могу только сказать, что тайне моего обмана часто грозило разоблачение. Я делал ошибки, со мной случались неудачи: требовались весь такт и вся любезность, которыми я располагал, чтобы загладить кажущиеся пробелы памяти и большую забывчивость по отношению к старым знакомым, в чем я попадался часто. Но я избегнул разоблачения, что приписываю, как сказал раньше, более всего смелости моего предприятия. Я убежден, что с этим необъяснимым физическим сходством было гораздо легче избежать короля Руритании, чем моего ближайшего соседа.
Однажды Зант вошел ко мне в комнату. Он кинул мне письмо, говоря:
– Это к вам, – кажется, женская рука. Но раньше сообщу вам кое-какие известия.
– Что еще?
– Король находится в Зендовском замке! – сказал он.
– Откуда вы это знаете?
– Потому что остальная половина Майкловой шестерки находится там. Я наводил справки, и они все там – Лауэнграм, Крифштейн и молодой Руперт Гентцау; клянусь честью, три отборнейших негодяя из всех живущих в Руритании!
– Так что же?
– Фриц хочет, чтобы вы отправились в замок с пехотой, кавалерией и артиллерией.
– Чтобы засыпать ров? – спросил я.
– Что-то в этом роде, – осклабился Зант, – но тогда мы не нашли бы и трупа короля.
– Вы убеждены, что он находится там?
– Весьма вероятно, так, кроме пребывания в замке трех негодяев, существуют другие доказательства; мост всегда поднят, никто не может войти в замок или выйти из него без разрешения молодого Гентцау или даже самого Черного Михаила. Нам придется связать Фрица.
– Я отправлюсь в Зенду! – сказал я.
– Вы сошли с ума!
– Может быть, сойду когда-нибудь!
– Возможно, если же вы отправитесь, то, очень вероятно, там и останетесь.
– Это очень возможно, друг мой! – сказал я небрежно.
– Его величество не в духе, – заметил Зант. – Что ваша любовная интрига?
– Придержите-ка язык! – отвечал я.
Он с минуту смотрел на меня, затем закурил трубку. Его замечание, что я не в духе, было совершенно верно, и я продолжал злобно: