Царство сумеречных роз
Шрифт:
Это очень болезненная процедура, поэтому в моих клыках прячется яд, напоминающий афродизиак или даже амфетамин, который, попадая в кровь человека, делает его податливым, уступчивым, почти рабом того, кто присосался к нему. После человек теряет память, а на месте укуса остаётся внушительный синяк. Наши отметины напоминают полумесяц. Благодаря яду, они заживают всего за несколько дней. Нет ничего более странного, затягивающего в бездну, чем поцелуй вампира.
На вампиров яд действует иначе. Чем больше отдаёшь,
Я слишком поздно ощутила его клыки на своей шее, слишком поздно сообразила, что больше не пью его кровь, будучи разложенной по стене у раскрытого окна, как бабочка, приколотая иголками к картине. Коленом он удерживает меня в вертикальном положении, медленно вкушая мою кровь, используя запрещённые приёмы опыта: только что он был у моей шеи, держа меня за запястья, а почуяв слабину, отпустил, и вот уже порванная футболка летит вниз, а он расстёгивает лифчик и кусает прямо в грудь, чуть сбоку от соска.
От острой, кипящей как шоколад на водяной бане, боли, я отвлекаюсь, погружаясь в себя и запуская руки в нежный шёлк его волос. Мы медленно опускаемся вниз, прямо на пыльный пол, от которого несёт холодом старого дерева. Касаясь наших разгорячённых тел, колышутся невесомые шторы. Снаружи бушует ветер, бросая в комнату пригоршни дождя.
Ян не отрывается от меня, погружая мои мысли в пучину соблазна. Я забудусь этой длинной, но такой сладкой ночью, смывая туман прошедших месяцев, и открывая себя для чего-то нового.
Дешёвая ткань джинсов разлетается под его длинными пальцами, и он бесстыдно раздвигает мои ноги, отрываясь от груди, чтобы чарующей улыбкой победителя глянуть в мои мутные от наслаждения и вернувшегося голода глаза.
– Оставь глупости человечности, девочка моя. Я поведу тебя по дороге вечности, и ты увидишь, как далеко можно зайти, если желать чего-то большего.
В ответ я отталкиваю его от себя с такой силой, что он падает на спину и не успевает собраться, оказываясь пригвождённым к полу. Я склоняюсь над ним, раздвигая полы халата, срывая шёлковый пояс и добираясь до обнажённой груди. Спустившись ниже, я делаю глубокий вдох и впиваюсь в мягкую плоть.
Глава 9. Полевые цветы
В помещении заброшенного театра холодно до дрожи в коленях, а воздух затхлый и мерзкий на вкус. Здесь всё наполнено тихим шёпотом, движениями в полумраке, свистом и прикосновениями прижатых друг к другу тел. Сквозят заколоченные окна, сквозь доски пробивается заунывная мелодия ветра, и хочется закрыться в кокон, свернуться калачиком и дышать через раз.
Только музыка оставляет нас на местах. Только она удерживает внимание от сосущего под ложечкой голода, что врывается в мысли с каждым особенно сильным тактом. Чудесная мелодия вдохновляет и заставляет биться наши сердца в унисон, предвосхищая застарелые склоки и обиды.
Скрипач, взобравшись на сцене на старые деревянные поддоны и коробки, виртуозно водит смычком по струнам, возвышаясь над залом, как волшебная птица, расправившая музыкальные крылья, отдающая всю себя музыке. Тревожной, забитой надрывными нотами и печальными переливами мелодии.
Он не стремится поразить нас особым ритмом, не жаждет покорить, как когда-то покорил приёмную комиссию консерватории, мастерством такта и силой своего таланта, нет, он одаривает нас своими хрустальными слезами, печалью, рвущейся из воспоминаний о прошлом, которого не было и никогда не будет.
Кеша мог стать блистательным музыкантом, с триумфом подняться на пьедестал симфонического оркестра и войти в историю как первая скрипка, как новый Моцарт, Бетховен или Шопен. Он мог стать великим. А вместо этого Шестиугольник распял его на дыбе, срезал клановую татуировку с шеи, бросив подыхать в сточную канаву.
Всё за нарушение Вуали. За саму мысль выйти из тени и показаться людям. Он мечтал творить и дарить свою музыку им, а вместо этого оказался нищим и голодным. Его приютила стая диких, научила как убивать и питаться падшей плотью. Ожесточилось прекрасное сердце, но даже жестокость не смогла отнять у него музыку.
Но отняла душу. Как и у всех, кто его слушал.
Мелодия смолкла на самой верхней, надрывной ноте, и пустой зал погрузился в напряжённую тишину. Заворочались дикие, недовольно свистя и хрипя, пробуждаясь от спячки. Что-то сбило их музыканта, его потревожили извне.
Раздался громкий детский плач. Ребёнок, сидящий на цепи, почувствовал перемену и завопил, кусая маленькими клыками нижнюю губу. Дети в этом гнезде часто гибли от голода, а ещё чаще сбегали, чем подставляли семью, вот и сажали их на цепь, игнорируя острую потребность в пище. Что поделать – выживают самые стойкие.
Но не в этот раз.
Грохнули выстрелы, пробивая стёкла вместе с деревянными заслонами. В помещение полетели гранаты, начинённые едким опасным дымом. Поднялась паника: вампиры бросились кто куда – их часовые мертвы, вожак удрал первым, а значит каждый сам за себя.
Меня приняли в стаю только потому, что я привела их в заброшенный театр, ставший домом для диких на целый спокойный месяц. Им было невдомёк, что здание подобрал Ян, заранее спланировав и мой путь отхода, и само нападение охотников, работающих на соррентийский клан.
Из-за дыма я почти ослепла, видя только то, что происходит на сцене, а вот путь к оркестровой яме потерялся, так что приходилось двигаться наощупь. Краем глаза отмечаю, с какой ожесточённостью скрипач дерётся с превосходящими силами охотников, хотя в руках у него только смычок и драгоценная скрипка. Именно она и погубила несчастного паренька. Оберегая инструмент, он пропустил атаку сзади, и черноволосая девица с неестественно длинной челюстью проткнула его ножом, а её татуированный напарник отрубил вампиру голову.