Царствование императора Николая II
Шрифт:
Около месяца эскадра крейсировала у берегов Индокитая. Французское правительство, не желая ссоры с Англией, требовало ее ухода; но местные морские власти проявляли к русскому флоту искреннюю союзническую предупредительность. 26 апреля в бухте Ван-Фонг 3-я эскадра присоединилась ко 2-й. В этот день адм. Рождественский издал приказ по флоту: «Японцы беспредельно преданы Престолу и родине, не сносят бесчестья и умирают героями. Но и мы клялись перед престолом Всевышнего. Господь укрепил дух наш, помог одолеть тяготы похода, доселе беспримерного. Господь укрепит и десницу нашу, благословит исполнить завет Государев и кровью смыть горький стыд Родины».
Русский флот, направлявшийся в единственный свой порт, Владивосток (где еще стояло два крейсера и чинился третий), мог выбрать более долгий путь по Тихому океану или более короткий -
14 мая русская эскадра вошла в Корейский (или Цусимский) пролив. Японцы в тумане чуть ее не пропустили; их разведчики наткнулись только на последние русские суда. Адмирал Того тотчас вышел наперерез русской эскадре. Он отдал приказ: «От этого боя зависит все будущее Японии». На этот раз японцы не стремились беречь свои суда: даже если бы они одержали верх дорогой ценой, никакая новая эскадра еще несколько лет не могла больше выйти из русских гаваней.
Как только завязался бой, сразу сказалось превосходство японского флота. Меньше чем через час затонул первый русский броненосец «Ослябя». Эскадры сходились и расходились; бой тянулся до темноты; но к ночи, после геройского сопротивления, погибли еще три (из четырех) новых броненосца 78 ; два из них - со всем экипажем. Адм. Рожественский был тяжело ранен осколком снаряда и перевезен с «Князя Суворова» на миноносец.
Ночью от минных атак погибло еще несколько русских судов. На заре 15 мая от эскадры оставались лишь остатки. Отдельные корабли - «Светлана», «Адм. Ушаков» - гибли один за другим в неравных поединках. Миноносец «Бедовый», на котором находился раненый адм. Рожественский, сдался. Последняя группа судов - два эскадренных броненосца, два броненосца береговой обороны - была окружена превосходящими силами врага, и адм. Небогатое - по его словам, из желания «спасти две тысячи молодых жизней» - сдался японцам с четырьмя судами.
78
"Князь Суворов», «Бородино», «Император Александр III».
Владивостока достигли только небольшой крейсер «Алмаз» и два миноносца; быстроходный «Изумруд» разбился о камни к северу от Владивостока, а три других крейсера, под командой адм. Энквиста, повернули на юг и укрылись в Маниле на Филиппинских островах. Флот был уничтожен целиком, тогда как японцы потеряли всего несколько миноносцев. Русские моряки показали в этом безнадежном бою большое геройство, но перевес противника оказался слишком велик.
Цусимский бой произвел во всем мире еще много более сильное впечатление, чем взятие Порт-Артура. Определенностью своего результата он создал представление о полном торжестве Японии в этой войне. Между тем японцы имели преобладание на море с самого начала, а после боев 28 июля и 1 августа их господство в водах Дальнего Востока было безраздельным. Для исхода борьбы на маньчжурском фронте ничего, таким образом, не изменилось.
Русское общество приняло вести о Цусиме с почти нескрываемым злорадством. Оно, в своем большинстве, уже привыкло рассматривать все события на войне с одной точки зрения - поднимают они или роняют престиж правительства? Оно даже и власти приписывало такие же воззрения: «Война уже давно ведется только потому, что победа нужна, отчаянно нужна для спасения самодержавия… Вот с какой миссией шел на уничтожение флот Рожественского, вот ради чего сражается и идет навстречу поражениям (?) армия Линевича!» - писало «Освобождение».
В то время как для государя на первом плане была национальная задача - доведение до успешного конца исторической борьбы - а т. н. освободительное движение представлялось ему в данный момент прежде всего помехой в этом насущном деле, русское общество, в своем огромном большинстве, было всецело увлечено борьбой против власти во имя коренных преобразований всего строя.
К этому времени политическое возбуждение охватило самые разнообразные круги. Появилось «Христианское братство борьбы», с религиозной точки зрения освящавшее и оправдывавшее революцию: «Мы ведем борьбу, - говорилось в его воззвании, - с самым безбожным проявлением светской власти - с самодержавием».
Те «декадентские» круги, которые в предвоенные годы оставались в стороне от политики и даже порою едко осуждали интеллигентскую узость, теперь прониклись мистической верой в революционную стихию, и «Новый Путь» стал помещать все более резкие политические статьи. Поэт Вячеслав Иванов в стихах о Цусиме восклицал: «Огнем крестися, Русь! В огне перегори… / В руке твоих вождей сокрушены кормила. / Се, в небе кормчие ведут тебя цари…»
Из целого ряда организаций «свободных профессий» сложился Союз союзов, 79 составивший как бы левое крыло открытого освободительного движения. Одним из его главных руководителей был проф. П. Н. Милюков, участник парижской конференции 1904 г. (к тому времени более известный в качестве русского историка).
79
Всероссийский Союз союзов организовался в начале мая. Состав его менялся. Первоначально в него входили 14 союзов: писателей, инженеров, профессоров, преподавателей средних школ, низших школ, земцев, городских гласных, музыкантов, художников, артистов, конторщиков, бухгалтеров, чиновников - и «всероссийский крестьянский союз». Все это были по большей части не организации целых профессиональных слоев, а только «инициативные группы».
На земском съезде, происходившем еще в апреле, победу опять одержало его левое крыло, высказавшееся за всеобщее, прямое, равное и тайное избирательное право. Решения съездов предварительно обсуждались на особых заседаниях земцев-конституционалистов и затем уже проводились от имени всего земства.
Протесты отдельных групп правых земцев (как заявление 20 московских губернских гласных о «нежелательной партийности, выразившейся в петербургском частном совещании, слывущем повсюду под громким, но не соответствующим истине названием общеземского съезда») проходили почти незамеченными. Конечно, эти съезды не были правильно организованным представительством земства; но нельзя отрицать, что за весь период нарастания революционной волны эти «инициативные группы» не встречали в земской среде сколько-нибудь заметного сопротивления и в общем выражали ее настроения, хотя и придавая им более радикальный уклон.
Умеренные круги начали организовываться позже, и т. н. «шиповская группа» так и осталась только меньшинством на земских съездах.
Вести о Цусиме поразили государя, до последней минуты верившего в успех. «На душе тяжело, больно, грустно», - записал он 18 мая. Поражение флота снова ставило на очередь вопрос - возможно ли продолжать войну? В этом начинали сомневаться в ближайшем окружении государя.
За границей Цусимский бой вызвал известный поворот настроения. Америка почувствовала, что торжество Японии на море начинает угрожать и ее интересам. Германский император на основании тревожных донесений из Петербурга решил, что для русской монархии и даже для жизни самого государя возникает серьезная опасность. В письме от 21 мая (3 июня) Вильгельм II писал государю: поражение флота «отнимает всякую надежду на то, чтобы счастье повернулось в твою сторону». Война уже давно непопулярна. «Совместимо ли с ответственностью правителя упорствовать и против ясно выраженной воли нации продолжать посылать ее сынов на смерть только ради своего личного дела, только потому, что он так понимает национальную честь… Национальная честь сама по себе вещь прекрасная, но только если вся нация сама решила ее защищать…» И Вильгельм II советовал пойти на мир.
В тот же день Вильгельм II вызвал американского посла Тоуэра и заявил ему: «Положение в России настолько серьезно, что когда истина о последнем поражении станет известна в Петербурге, жизнь Царя подвергнется опасности и произойдут серьезные беспорядки». Он просил поэтому президента Рузвельта через американского посла в Петербурге предложить России свое посредничество.
Рузвельт 23 мая телеграфировал послу Мейеру, чтобы тот повидал самого государя. Мейер 25 мая около 2 ч. дня явился в Царскосельский дворец. Это был день рождения государыни, и посол, не желая нарушать семейного торжества, вошел через боковой вход и просил государя об экстренной аудиенции. Государь согласился принять посла, несмотря на неурочную обстановку.