Cassiber 1982-1992 (неофициальная биография)

Cassiber в студии. Франкфурт. Германия.

Подход Cassiber к музыке менялся по мере развития самой группы. Мы начинали с импровизаций, но не так абстрактно, как это делалось в то время, а в виде оформленных пьес, звучащих так, как будто они были предварительно написаны и аранжированы. Именно так мы подошли к записи, ставшей впоследствии пластинкой Man or Monkey. У нас ещё не было группы как таковой, просто были планы что-то записать — и когда Хайнер [2] пригласил меня поучаствовать, один трек, с барабанщиком Питером Прочиром (Peter Prochir) [3] , уже был записан [4] . В первый же вечер по приезду я написал черновой текст для трека Our Colourful Culture и на следующий день отдал его Кристофу [5] — вместе с блокнотом, полным других своих старых текстов, которые он мог бы использовать в работе, если почувствует необходимость. Кроме этого момента, не было никакого предварительного обсуждения или планирования, никакой подготовки — мы просто импровизировали, потом прослушивали запись, принимали или отклоняли сделанное, и двигались дальше. За одним исключением: где-то на полпути к концу студийной работы, примерно через неделю, после удручающего дня, когда всё, что мы пробовали,

было отклонено, в процессе совместного обеда Альфред [6] выдал набор идей для структурированной импровизации — и мы сыграли её, как только вернулись в студии. Так был записано длинный трек Man or Monkey [7] . Всё остальное делалось в процессе. Специально не стараясь, к концу недели мы обнаружили, что имеем сложившийся коллектив со своей эстетикой, и чуть меньше часа готовой музыки. И так как мы неожиданно стали группой, а не просто проектом, мы начали придумывать группе имя. Рассмотрев несколько соперничающих вариантов — я, кажется, припоминаю, что какое-то время в кандидатах значилось имя Risiko — мы остановились на Cassiber, которое представляло из себя пересмотренное написание жаргонизма kassiber, вероятно, происходившего от еврейского kassaw, означающего секретное сообщение или контрабандную записку из тюрьмы.

На данном этапе наш проект был завершён, и мы разъехались. Затем, за несколько недель до выхода альбома, мы получили приглашение на 18-й германский джазовый фестиваль. Конечно, мы его приняли и, так как наш метод игры был приспособлен исключительно для студийной работы, быстро переработали композиционный подход для выступлений на концертах. В результате мы решили продолжать импровизировать, но в то же время исполнять по памяти отрывки композиций уже записанного альбома, используя их не в качестве строгого плана игры, а как общее направление, — я не помню, чтобы мы много репетировали по этой части. После фестиваля к нам стало поступать множество предложений выступить, и мы продолжали следовать той же свободной структуре случайных музыкальных открытий и воспоминаний об уже сделанном.

Мы планировали запись нашей второй пластинки примерно так же, как и первую, за исключением того, что к этому времени мы лучше знали друг друга, знали, как должен звучать Cassiber. Кроме того, в ходе многочисленных концертов, хотя мы это и не обсуждали, но некоторые музыкальные темы и материалы органически сливались вместе, формируя эмбриональные композиционные… поля. К примеру, In Einer Minute [9] вырос на основе часто используемого Кристофом фрагмента из произведения Шёнберга (Schoenberg) "A Survivor from Warsaw". В какой-то момент Альфред добавил музыкальную фразу из Ghosts Альберта Эйлера (Albert Ayler), а Хайнер начал вводить отрывки композиции Брехта/Эйслера (Brecht/Eisler) "And I shall Never See Again", сначала играя на рояле, и затем повторив во фрагментах из своей работы с оперным тенором Вальтером Раффайнером (Walter Raffeiner). Затем появились звуки текущей воды и бьющегося стекла, — и так до тех пор, пока все эти плохо связанные элементы тихонько объединились в полупродуманную повествовательную форму. Прибыв на студию, мы просто сели и всё это записали. Были и другие ассоциации — по большей части бессознательные — так что в целом альбом "Beauty and the Beast" вышел менее спонтанным, чем "Man or Monkey", хотя также был создан коллективным развёртыванием неподготовленного перфоманса. Тем не менее, наша цель изменилась: если на первом LP мы работали в направлении коллективного музыкального наполнения, то на втором мы экстраполировали от каждого из нас. Были и другие изменения: на концертах мы переключались на исполнении уже написанных композиций, сочиненных другими людьми, таких как "At Last I am Free" Найла Роджерса (Nile Rodgers) — мы даже записали её для "Beauty and the Beast" — и "Enlightment" от Sun Ra. "Last Call" тоже получился аномальным. Для его записи мы специально подготовили почву: вместо того, чтобы просто импровизировать, мы строили трек многократными наложениями слоев. Когда всё было сделано, Хайнер попросил актера Эрнста Стецнера (Ernst Stoetzner) позвонить в студию с неким воображаемым телефонным разговором, который мы скопировали прямо на трек.

Реальный Kassiber 1941 года, написанный карандашом на внутренней (скрытой) стороне белья, с благодарностью Андреасу Мария Якобсу (Andreas Maria Jacobs), сыну автора записки.

Пока Альберт работал в группе, Cassiber был вовлечён в два крупномасштабных совместных проекта, тесно связанных с импровизацией, но в остальном методологически различных.

Cassix был проектом, созданным при посредничестве Stormy Six для Montepulciano Cantiere Intemazionale D'Arte — фестиваля современной музыки в Тоскане, основаным Хансом Вернером Хенце (Hans Werner Henze), который до нашего появления никак не был связан с языческим миром рока. Франко [10] описывает нашу работу на фестивале в своем эссе ниже, поэтому я не буду дублировать его здесь.

В Duck And Cover было по-другому. Центральная идея заключалась во фрагментации [fragmentation также переводится как "разрыв снаряда на осколки".
– прим. tatuk] композиций: идея тысячи взрывов отражала тему безумия размещения новых поколений ядерных боеголовок в Восточной и Западной Германии. Duck And Cover состояли ​​из всех трех членов Art Bears (Крис Катлер (Chris Cutler), Фред Фрит (Fred Frith), Дагмар Краузе (Dagmar Krause)), троих из Cassiber и двух приглашенных музыкантов: Тома Коры (Tom Cora) и Джорджа Льюиса (George Lewis). Хайнер и Альфред подготовили визуальный ряд: взрывы, грандиозный спич, и другие эффекты, вставляемые в свободную цепь отдельных композиций (написанных Art Bears,Cassiberи Хансом Эйслером), которые подвергаются прерываниям, фрагментации и всяким драматургическим отвлечениям. Эта программа обладала как большей композиционностью, так и была более деконструктивна по отношению ко всему тому, что мы пытались делать до сих пор.

Duck and Cover —

слева: Крис Катлер, Джордж Льюис, Альфред Харт, справа: Джордж Льюис

Фото Майкла Шредтерrа (Michael Schroedter)

Когда в 1986 году Альфред оставил группу, Хайнер, Кристоф и я стали использовать совсем другой подход к композициям: более продуманный и более драматургический. Я до сих пор писал тексты, но теперь я посылал их Хайнеру и Кристофу заранее, чтобы они могли делать какие-то наброски до того, как мы начнём записываться. Ничто более не импровизировалось с нуля, а некоторые вещи, подобно "Sleep Armed" [11] , были полностью написаны заранее, так что, когда мы закончили запись, "Perfect Worlds" представлял из себя более или менее связный набор композиций — продуманный, урезанный и дополненный наложениями. На концертах наше трио больше не импровизировало новые произведения, а лишь представляло уже записанный репертуар, так что к тому времени, когда мы были готовы записать наш четвертый (и последний) LP, наши палубы были чисты, а мы готовы начинать сначала. "A Face We All Know" с самого начала был задуман как цельная драматургическая единица. Начальную историю и текст я написал в течение трех дней в Ньюфаундленде (мы играли на ежегодном Sound Symposium в Сент-Джонсе), и затем Кристоф и Хайнер работали над композициями после возвращения во Франкфурт [12] , добавив тексты от Томаса Пинчона (Thomas Pynchon), которые открывают другую точку зрения на тот же сценарий. "A Face…" был далёк от интуитивной прозорливости "Man or Monkey". Заранее полностью написанный, альбом был основан на единой (но как бы разрушенной) идее, тщательно упорядочен и собран, и воспринимался больше как кино, чем рок-альбом. Если "Man or Monkey" был продуктом непосредственного человеческого взаимодействия, исследуя случайные тропинки в музыке, то "Face" был устойчивым произведением, приспосабливаясь к вещам, уже существующим в окружающем мире. Альбом был записан — хотя никто и не заметил — в старинном стиле стерео: каждый звук был или только в левом канале, или в правом, или в обоих, так что не было никакого панорамирования или хитрой стерео-картинки. Это был кошмар при мастеринге, но получилось вполне достойно для тонкого, характерного психо-акустического воздействовия, которое передается альбомом в его эмпирической целостности.

На живых выступлениях трио продолжало свободно работать на основе уже записанного, как показывают концертные записи. Непосредственность, новаторство, гибкость и интенсивность остались нашей основной заботой, и всегда брал верх над интерпретацией или повторениями. К этому времени мы стали использовать в структуре композиций немузыкальные звуки, и выстраивать её как драматургически, так и музыкально, — этому отчасти способствовало появление доступной клавиатуры с библиотекой сэмплов — Ensoniq’s Mirage. Как только это маленькое чудо прибыло в Европу — на торговую выставку во Франкфурте — Хайнер купил один; Кристоф немедленно последовал его примеру. А поскольку Кристоф, в конце концов, у нас занимался сэмплингом с самого начала — и шёл более трудным путём — то теперь он мог, наконец, выбросить свои груды пре-записанных кассет в пользу более гибкой технологии. Я тоже к тому времени значительно расширил и улучшил электрификацию моего комплекта [14] , добавив больше процессоров, каналов, контактных микрофонов и вторичных объектов (цепи, сковороду, тамбуры) в свой арсенал. Так что пока мы мыслили в духе рок-музыки, но наша ориентация на рок всё сильнее компенсировалась — и смешивалась — с чем-то вроде фоли [15]– мышления с помощью культурного мусора, абсолютных сопоставлений и несоответствий в качестве основного эмоционального лексикона. Мы начали приглашать гостей играть с нами на концертах в надежде немного встряхнуть наш собственный материал (Дитмар Diesner (Dietmar Diesner) и Ханнес Бауэр (Hannes Bauer) были первыми) — когда приглашения на концерты перестали приходить. После выступлений в Лиссабоне в декабре 1992 года больше предложений не было. На этом мы закончили нашу творческую деятельность.

Альфред Харт и Крис Катлер

Витор Руа (Vitor Rua) был частью дуэта Telectu, когда он приехал на наш последний концерт; в то время мы не знали его, и он не был знаком с нами.

Вальтер Беньямин (Walter Benjamin) рассуждает о потери ауры на копии, сделанной с оригинала [16] . Я бы хотел рассказать собственную историю на эту тему: всякий раз, когда я слышал Телониуса Монка (Thelonius Monk), мною овладевало чувство прикосновения к чему-то за пределами нашего рационального мира. Он так замечателен, настолько совершенен, — и паузы в его сольных партиях просто удивительны! Так и получается: вы слушаете игру Монка, эти его паузы между нотами и аккордами, — "как, черт возьми, он это делает?"… — и вот вам аура. Когда, наконец, я увидел Монка на выступлении, оказалось, что у него на каждом пальце надето по кольцу, и они все болтаются. Когда он играет, кольца сползают, и он останавливается, чтобы вернуть их на место. Вот и причина этих таинственных молчаний: он всего лишь поправляет кольца. Какое разочарование; не интеллект или рационализм, а просто вопрос… моды.

Конечно, всё не так просто: когда понимаешь, что Монк делает паузы из-за своих колец, тут же рождается другая аура, которая заменяет ауру его пауз; проявляется эффект плавного перетекания одной ауры в другую. И вот что я хочу всем этим сказать: до встречи с оригиналом у меня была своя копия (LP), которая делала меня счастливым с этой аурой — с монковыми паузами, но когда я увидел оригинал, это было как будто иллюзионист раскрыл мне секрет своего фокуса, или если бы я обнаружил, что подарки в Кристмас приносит вовсе не Санта Клаус.

В 1985–1986 годах Telectu использовали для записи четырёхдорожечные кассеты, а затем делали мастеринг на нормальные кассеты. С появлением PCM-рекордеров [17] мы стали переводить касеты в PCM-формат, — звук был по-прежнему на высоте и приближался к живому оригиналу. И, что интересно, теперь оригинальная запись (кассета) казалась копией, а копия — на PCM — казалась оригиналом. В итоге уже как будто бы PCM нёс ауру, а не оригинал.

Это объяснение нужно, чтобы обнаружить людей, которые чувствовали ауру Cassiber прежде, чем увидели группу на сцене, то есть тогда, когда они знали Cassiber только по их записям (копиям). Бьюсь об заклад, что, когда они увидят группу живьём (в оригинале), им будет казаться, что аура пропала.