Цеховик. Книга 2. Движение к цели
Шрифт:
Каха открывает рот, чтобы что-то сказать, но его прерывает короткий вскрик сирены и белый снег окрашивается красивыми синими всполохами. На дороге рядом с «Москвичёнком» останавливается жёлтый УАЗик с синей полосой. Из него выходят два мента и вальяжной походочкой направляются в нашу сторону.
3. Человек с идеями
— Что тут происходит, молодые люди? — спрашивает один милиционер. — Общественный порядок нарушаем? Пьяная драка?
—
— Я тоже, — мотаю я головой. — Стоим, разговариваем, какая драка.
— А этот? — кивает второй на Рыжего. — Переутомился?
— Да вон, на ступеньках поскользнулся, — говорит Каха. — Палец сломал да нос, наверное. Сейчас придёт в себя, в травму его поведём.
— Поскользнулся? — хмыкает первый.
— А давайте-ка мы документики ваши посмотрим, — предлагает второй.
— Я не ношу с собой, — пожимает плечами Каха.
— Я тоже, — говорю я.
Один из них стоит напротив меня, а второй — напротив Кахи. Тот, что напротив меня, кивает напарнику и делает шаг ко мне.
— Ручки подними, сынок, — усмехается он.
— Не имеете права, — заявляет Каха.
— Да ты чё? — лыбится тот, что стоит напротив него. — А ты откуда знаешь, что я имею, а чего нет? Поднимай ручонки, давай. Ты же тоже поди не имеешь права дружка своего пи*ить, а я ж ничего тебе не говорю, правда? Вот и ты помолчи.
— Я же объясняю, он сам… — начинает Каха, но получив лёгкий тычок в солнечное сплетение, осекается.
Перед ним старший сержант, а передо мной — младший лейтенант. Лейтёха начинает обхлопывать меня и проверять карманы.
— А тут у нас что? — говорит он и лицо его озаряется улыбкой.
Вот прямо видно, человек удовольствие от своей работы получает. А вот я настоящий лошарик. Потому что, то что он находит в моём кармане не что иное, как нож, выуженный мной из кармана Бони. Хороший такой, выкидной, сделанный с душой, с чёрными пластиковыми накладками и крепким, и достаточно длинным лезвием. Холодное оружие. Ношение.
— Ну что, покатаемся? — спрашивает милиционер с улыбкой.
— Да берите себе, товарищ лейтенант, — пожимаю я плечами. — Я всё равно вам его нёс.
— Мне? — делано улыбается он.
— Ну, не вам конкретно, мы же не знакомы. Вам, в смысле в органы. Внутренние.
— Конечно, внутренние, — соглашается он. — Не во внешние же. Внешние у нас только сношения бывают, а органы исключительно внутренние.
Сержант вытаскивает из кармана Кахи кастет. Тот самый, дюралевый, или какой он там у него.
— Товарищ лейтенант, так у нас здесь прям-таки банда. Гляньте.
— Ну-ка, Пронченко, проверь ещё потерпевшего. Может, и у него чего найдётся. Маузер какой-нибудь.
Рыжий постанывает и пытается подняться на ноги.
— Товарищ лейтенант, — говорю я. —
— Чёт я не пойму, малой, — хмурится сержант. — Тебе, может быть, показалось, что мы в такси работаем? Но нет, ты ошибся, не таксисты мы.
Он наклоняется к Рыжему и тихонько мурлычет под нос:
— Не кочегары мы не плотники-та, но сожалений горьких нет, как нет... Да стой ты, куда ползёшь, дура...
Он с грехом пополам поднимает Рыжего на ноги и обыскивает. Я бываю очень злым и жестоким. Есть такое дело, но отхожу быстро. И это нифига не плюс. Нет, в карму, как говорится, может и плюс, а вот к воинственным моим качествам никак нет. Вот смотрю я на бедного изуродованного мной Рыжего и жалеть начинаю. Зачем я так жёстко? Ну, погорячился человек, с кем не бывает? Неизвестно ещё, как бы я сам реагировал, если бы моей тачкой кто-нибудь ворота открыл. Гнев — это грех. Надо себя в руки брать. Нехорошо так.
У Рыжего ничего запрещённого не находится, поэтому его оставляют на улице.
— Дяденька милиционер, — говорю я сквозь решётку, когда мы отъезжаем. — Я несовершеннолетний. Меня нельзя просто в обезъянник.
— Покажи документ, — отвечает лейтенант. — Выглядишь ты, как лось двадцатилетний. Нет документа? Ну и всё тогда. Да ты не бойся, Капустин, разберёмся и отпустим.
Они хохочут.
— Мне маме позвонить нужно, — продолжаю я гнуть свою линию.
— Позвонишь, не ной. Лет через дцать, когда по УДО выйдешь.
— Вот вы человека бросили на снегу, а его к врачу надо. Сдохнет на морозе, замучаетесь рапорты писать. Мы ведь сообщим, что это ваших рук дело.
— Блин, заманал ты, несовершеннолетний, — говорит лейтёха. — Доставим его в травму. Хер с тобой, Пронченко, давай кружок сделаем.
Начавшего постепенно приходить в себя Рыжего сажают к нам и выбрасывают около травмы, а нас везут в отделение, по пути составляя протокол и спрашивая наши имена. Каха представляется Сидоровым Иваном Петровичем, ну а я — своим собственным именем. В отделении нас сдают на руки дежурному,
— Товарищ лейтенант, дайте позвонить, — обращаюсь я к дежурному. — Родители жалобу напишут. Хлебать замучаетесь. Я несовершеннолетний.
— Слышь, малолетка, не пи*ди, — обрывает меня Пронченко, прежде чем уйти. — А то ненароком без почек останешься.
Почки лучше, конечно, поберечь. Нас отводят в КПЗ, где сидит бомж и ещё какой-то мутный тип азиатской внешности. Надеюсь, одноногого сюда не привезут.
— Мля, Бро, ну чё ты наделал! — качает головой Каха. — Сейчас задолбаемся выкручиваться, в натуре.