Цель – Перл-Харбор
Шрифт:
С десяти шагов, удовлетворенно подумал Торопов. Без подготовки и долгого прицеливания.
– Ни капли жалости! – дрожащим от возбуждения голосом выкрикнул Торопов. – Каждый, кто нарушит приказ, попытается дезертировать или сдаться в плен, должен помнить, что вместе с ним наказание понесут его близкие.
Кровь из простреленных голов двумя ручейками сбегала в ямку.
Двести двадцать третий потрясенно посмотрел на Торопова, на свою семью. Медленно подошел к убитой жене, опустился на колени.
– Лена… – тихо позвал он. – Лена…
Жена смотрела мертвыми глазами в его лицо.
– Как же так… – пробормотал Двести двадцать третий. – Как же…
Торопов подошел к нему и выстрелил в затылок.
Из строя летчиков послышались выкрики, японский офицер что-то коротко приказал, и солдаты подняли винтовки, передернули затворы. Пулемет на вышке повернулся к Особому отряду.
– Не нравится? – спросил Торопов, резко обернувшись к строю. – Кто-то считает, что Двести двадцать третий наказан слишком жестоко? Кто так считает?
Торопов поднял пистолет.
– Давайте, выходите из строя, – пригласил Торопов, задыхаясь от… от счастья? От наслаждения? От чего-то куда более сильного, чем все счастье, которое он испытал за свою жизнь.
Он сделал это! Сделал, и рука у него не дрогнула, не подкатилась к горлу тошнота. Он убил троих – и готов убить еще десять или двадцать. Он хотел, он очень хотел, чтобы кто-то сейчас в строю возмутился. Пусть вполголоса, шепотом…
Но люди в строю молчали. Они все поняли.
Он раньше говорил, что готов убивать ради сохранения своей жизни. Теперь убедился – может. Жаль, подумал разочарованно Торопов. Как жаль…
Потом, вечером, он сказал об этом Костенко и Сухареву.
Торопов пришел через два часа. Вошел в каюту без стука, поставил распечатанную бутылку водки на стол и сел на койку Сухарева, бесцеремонно его подвинув.
Судя по уровню жидкости в бутылке, Торопов успел по дороге сделать несколько глотков.
– У них на корыте настоящий дурдом, – сказал Торопов. – Готовят самолеты, заправляют, поднимают наверх. Этот их Футида очень волнуется, что ваши не справятся. Я ему говорю – не дрейфь. Сорок торпедоносцев на пять линкоров внешнего ряда – как тут промазать? Тут и целиться особо не нужно. Тоже мне – бином Ньютона. Даже я помню – дистанция двести метров, высота десять, угол атаки: семнадцать-двадцать градусов, скорость – сто шестьдесят узлов и наклонить нос на полтора градуса. Ну да, столько летчиков-торпедоносцев мы на Красном Флоте не нашли, но ведь предоставили людей опытных, на тренировках не мазали и в бою не промажут. Смею вас заверить – все получится в лучшем виде. Пикировщикам сложнее, но ведь им бомбить аэродромы. А там самолетики стоят плотными рядами – не промажешь. Ну а высотникам восьмисоткилограммовки бросать из строя пятерок по команде ведущего – много ума не нужно, в строю только удержаться и вовремя на кнопку нажать… Я ему сказал, а он так посмотрел… Хотя у них сейчас у самих проблем выше крыши. Им молодняк усмирять придется. Мальчишки уже и ленточки приготовили смертные, чтобы за микадо умереть… Идиоты, очень обижаются, что не их на смерть посылают… Уже, наверное, даже по чашечке саке принять успели, а тут…
Торопов потер ладони, взял со стола бутылку.
– Ну а нам никто не мешает принять по сто капель. Заслужили… Стаканы есть?
Сухарев глянул на Костенко, достал из шкафчика стакан и поставил его на стол.
– Не понял? – удивился Торопов. – Нет посуды? Ну так сбегай ко мне в каюту. Там была пара стаканов.
– Я перед полетом не пью, – тихо сказал Костенко.
– Что значит – перед полетом? – Торопов удивленно посмотрел на капитана. – Какой полет?
– На Перл-Харбор, – спокойно пояснил Костенко. – Нехорошо пьяным за штурвал, никогда не любил этого. А скоро – вылет.
Торопов перевел недоверчивый взгляд с капитана на Сухарева.
– Он что – уже принял? Без меня?
– Нет, товарищ капитан не пил, – сказал Сухарев. – Товарищ капитан готовится к полету…
– Нет, подождите… – Торопов посмотрел на бутылку в своей руке, поставил ее на стол и оглянулся, прикидывая, чем ее подпереть, чтобы не перевернулась.
Заметил шлемофон на кровати возле себя, хотел взять, но Сухарев успел первым – выхватил прямо из-под руки.
– А ты чего, лейтенант?
– Не трогайте мой шлемофон, товарищ Торопов. Я не люблю запаха водки.
– Ты… – Торопов прищурился. – Ты что, тоже собрался лететь?
– Командиру нужен стрелок, – сказал Сухарев.
– То есть никому стрелок не нужен, а командиру…
– А я не могу ни пилотом, ни штурманом, – пояснил Сухарев. – Только стрелком.
– Идиоты! – воскликнул Торопов. – Я же вам все ясно объяснил – вас эта операция не касается. Все! Мы отправим самолеты и свободны. Свободны! Мне обещал человек… Такой человек обещал! Мы не просто свободны. Мы совершенно свободны. Ни Сталина, ни Гитлера, ни демократов с коммунистами. Мы сможем путешествовать в любое время и в любое место. Бабы на выбор – наши. Все, что захотим, – наше. Вы не понимаете?
Сухарев аккуратно разгладил шлемофон на колене.
– У вас совсем мозги отказали… – сказал Торопов. – Черт с ними, с бабами и шмотками. Вы жить будете. Понимаете меня? Жить. Все эти летчики завтра к полудню подохнут. За Родину, за Сталина, за жен с детьми… А вы будете жить. И я буду жить. Вы думаете, мне так просто было договориться о вас? Чтобы не только меня отсюда выпустили, но чтобы и вас… Твари вы неблагодарные. Тупые недалекие твари!
Торопов вскочил с койки, попытался пройтись по каюте, но понял, что места для прогулок здесь нет. Снова сел.
– Почему вам так хочется подохнуть? Ну объясните мне! Объясните! Если есть возможность выжить – нужно жить. И радоваться жизни. Ведь никто и не заметит – подохли вы вместе со всеми или все еще дышите. – От злости Торопова начало колотить. – Героями хотите быть? Так вы уже стали героями. Вы Москву, считай, отстояли от супостата! И не дали самураям напасть на дальневосточные рубежи вашей Родины. Что вам еще нужно, уроды?
– Приказ номер двести семьдесят, – очень тихо сказал Костенко.