Целестина, или Шестое чувство (илл. В. Самойлова)
Шрифт:
Она ахнуть не успела, как ее подруга была изобличена в невежестве.
— Зрелище, достойное сожаления, — язвительно объявил Дмухавец, пренебрежительно махнув в Данкину сторону рукой. — Остается предположить, что проблеск ума в твоих глазах — обманчивая видимость. Я бы на твоем месте, Филипяк, постарался хоть немножко расширить свои познания. Выражение тупого невежества никак не украшает твою хорошенькую мордашку. У меня ты сегодня получаешь «неудовлетворительно». Дело дошло до того, что нужно принимать решительные меры. По математике ты безнадежно отстала, английский завалила, химия и физика —
Данка стояла молча. Лицо ее не выражало ничего, кроме враждебного упрямства. Учитель присел на крышку соседней парты.
— Почему ты не занимаешься? — мягко спросил он, глядя на Данку из-под очков добрыми близорукими глазами.
Данка упрямо молчала.
— Ну, скажи, — уговаривал ее Дмухавец. — И не стой такая надутая, а то можно подумать, что у тебя двойной подбородок.
Данка немедленно подняла голову.
— Вот это уже лучше, — одобрил Дмухавец. — Ну, а как насчет учебы? Тебе что, просто не хочется заниматься?
Данка недоверчиво посмотрела на учителя, но, подумав, подтвердила:
— Не хочется.
— И что же? Бросаем школу? — Дмухавец, скрестив руки, невозмутимо сидел на парте, покачивая ногой. — А дальше как? Замуж или работа, — разумеется, физическая? Но учти: если замуж, то за какого-нибудь балбеса. Более или менее приличные экземпляры в наше время совсем избаловались, им подавай невест с образованием.
Воцарилась тишина.
— Хм!.. — сказал Дмухавец. — А знаешь, что мне пришло в голову? Не проще ли подогнать хвосты?.. А? Сговориться с какой-нибудь старательной подружкой, чуть-чуть позаниматься, и все дела. Что ты говоришь?
— Но, собственно… — пробормотала Данка.
— Не такая уж это глупая идея, а? Что бы ты сказала, например, насчет нашей симпатичной и трудолюбивой Целестины Жак? Весьма положительная особа, хотя как раз сегодня полностью меня игнорировала. Весь урок рисовала в тетради… Минутку, что же она там нарисовала?
Склонившись над помертвевшей Цесей, Дмухавец заглянул в ее тетрадь. Увидев там в бесчисленном количестве портреты и инициалы, он осекся, улыбнулся и сообщил:
— Ан нет, кое-что она все-таки записала… Ну конечно, я же говорю: Целестина у нас — трудолюбивая пчелка. — И обратился к Цесе: — Тебе бы не хотелось помочь Дануте? Занятие, скажем прямо, неблагодарное: сия юная особа шевелить мозгами не приучена. Ну, что ты на это скажешь?
Цеся, у которой ноги стали ватными от волнения — еще немного, и все бы узнали!.. — кивнула, не в силах выдавить ни единого звука. Свернутую трубкой тетрадь она судорожно сжимала обеими руками.
— Вот и хорошо, — сказал Дмухавец и потрепал ее по плечу, как старого товарища по оружию. — Попалась наша Цеся. С сегодняшнего дня на нее ложится серьезная ответственность. Филипяк, будь добра, постарайся не очень отравлять подруге жизнь… А вот и звонок. — Учитель подошел к кафедре и собрал свои вещи. — Прощайте, молодые люди. До завтра. — И вышел.
А за ним выбежала Целестина, решившая на время перемены куда-нибудь спрятаться, чтобы этот противный Гайдук не вздумал ненароком с ней заговорить. Это ей сейчас, когда ее мыслями и сердцем завладел несравненный бородач, было
13
В тот же день Цеся и Данка принялись за учебу. Они расположились было в комнате девочек, но оттуда их выкурили две Юлины подружки, с громким смехом объявившие, что пришли обмывать зачет по станковой графике. Это вынудило Цесю и Данку перебраться в столовую, однако там как раз накрывали к обеду и Веся вежливо, но решительно их выпроводила. На кухне мама разогревала рождественский бигос. В комнате родителей отец готовил доклад к какому-то важному симпозиуму. Дедушка в своем закутке разыгрывал в одиночку шахматную партию, избрав вариант Спасского, а в перерывах позволял себе капельку вздремнуть.
— У тебя негде заниматься, — с удовлетворением отметила Данка. — Я пошла домой.
— Ни в коем случае, — горячо запротестовала Цеся. — Я обещала Дмухавецу…
— Да брось ты, — просительно сказала Данка. — Не обязательно так уж сразу…
— Обязательно, — уперлась Целестина. — Пошли со мной, — и, потянув подружку за руку, открыла дверь, ведущую на чердак.
На лестнице, по которой девочки поднимались на башенку, пахло мышами. В самой башне было ужасно холодно, неуютно и уныло. Тем не менее Цеся не пала духом.
— Тут можно устроить премилую комнатку, — заявила она. — Ты не представляешь, на что была похожа старая кладовка, в которой у нас с Юлькой теперь спальня. Гляди. Берется система удлинителей — в тайнике под нами есть розетка, — сюда ставится электрический камин, и вот пожалуйста, отличный уголок для занятий.
Данка несколько оживилась:
— Так сюда и проигрыватель можно принести?
— Конечно, ясное дело, — соблазняла ее Цеся. — И плитку — чай будем пить. Полный комфорт.
Довольные собой, девочки спустились вниз, в квартиру, где в нос им резко ударил запах пригоревшего бигоса. В связи с этим Данка, сочтя, что пищей духовной она уже насытилась, полетела домой обедать, предварительно поклявшись Цесе, что сегодня в виде исключения приготовит уроки самостоятельно.
Цеся же отправилась на кухню, где, руководимая инстинктом, выработанным давним опытом, быстро изжарила на большой сковороде яичницу с луком. И с этой сковородой и горкой тарелок поспешила в комнату.
Семейство уже сидело за столом. В воздухе ощущалась некоторая напряженность.
— Я, правда, ничего не имею против эмансипации женщин, — как раз говорил отец, с отвращением взирая на тарелку с обугленным бигосом, которую держал в руке, — твори, дорогая Иренка, работай, но только пощади мой желудок.
— Что ты, Жачек! — Мама была чрезвычайно удивлена. — Ты всегда так любил бигос!
— При одном виде такого бигоса у меня начинаются нервные судороги, — с горечью сообщил отец и отставил тарелку. — Ничего не поделаешь, поем сухого хлеба.
— Почему сухого? — спросила мама с раскаянием.
— Чтобы вам больно было на меня смотреть! — прорычал Жачек.
Цесина яичница подавила нарастающий конфликт в зачатке. Обед был съеден в атмосфере относительного благодушия. Одна Юлия сидела с отсутствующим лицом, задумчивая и грустная. Дедушка, ни на что не обращая внимания, читал за едой «Кандида» Вольтера.