Целинники
Шрифт:
– Яшка!
– Витька!
Они обнялись, вызывая удивление местных зевак и вышедших из автобуса размять ноги пассажиров, едущих дальше. И в самом деле, ведь сначала судят «по одежке», а одежка у этих обнимающихся мужчин была настолько различна, что вроде бы ничего общего меж ними не могло быть, тем более предпосылок для столь жарких объятий.
– Ух ты, сто лет не ездил на УАЗике, – Яков с улыбкой осматривал транспорт на котором его встречал Виктор.
– Да уж, у нас тут не Европа, на «Мерседесе» далеко не уедешь, – Виктор забросил чемодан друга на заднее сиденье, не переставая вроде бы невзначай его разглядывать.
Они расстались детьми, и сейчас встретившись более чем через четверть века, казалось, должны были вновь узнавать
– Как добрался-то, небось после Германии жуть во все это вновь окунаться, – Виктор сидел за рулем и кивал головой на разбитую грунтовку, которая отходила от шоссе, и по которой им предстояло ехать до села, где теперь жил Виктор Черноусов.
– Добрался? Да в основном нормально. До Шереметьева летел без приключений, оттуда согласно твоим инструкциям доехал до Ленинградского вокзала, сел на электричку до Твери – тоже все нормально. А вот от Твери девяносто километров на автобусе, тут вспомнил я родную Целину, когда в Целиноград ездить приходилось – похожие ощущения. Отвык немножко я от таких дорог Витек, что верно, то верно. К хорошему ведь быстро привыкаешь, – со вздохом ответил Яков.
– То еще не дорога. Чуть погоди, и ты увидишь настоящие среднерусские дороги. Таких и в Казахстане не было. Ты думаешь, отчего это я тебя в сапогах резиновых встречаю? Наверное, подумал специально выпендриваюсь, дескать, вот какие тут у нас директора сельхозкооперативов, и за рулем самолично и одевается как простой работяга? А всё куда проще, если машина завязнет, толкать придется, а ты гость, да еще при таком шикарном прикиде, – Виктор кивнул на лаковые туфли Якова. – Так что придется тебе за руль садиться, а мне в грязь лезть и толкать. Ты как-то писал, что в «Солнечном» тебе приходилось УАЗик водить. Не забыл еще? На «Мерседесе»-то небось все по другому и коробка кнопочная и рулевое?
– Ну, Вить, ты уж обо мне, как о не родном. Я ж в Германии-то всего восемь лет живу, а в Союзе тридцать три прожил, где уж тут забыть. И машину толкнуть я не хуже тебя смогу, мало что ли на Целине натолкался. Разуюсь, штанины заверну… Я ж русский немец, Витя, ну и к тому же как-никак целинник, – негромко засмеялся Яков.
– Да нет Яша, тут штаны не заворачивать, а снимать придется, даже ты не представляешь какие тут у нас дороги. Я ж говорю, на Целине ты таких не видел…
Пятнадцать километров, что ехали от шоссе до села… Действительно ехали по ужасной расползшейся и разбитой грузовиками и тракторами грунтовке. В двух местах от прошедших дождей колею так развезло, что только включенный передний мост и чутье позволили Виктору вырулить без того, чтобы вылезать из машины и толкать.
– Действительно, дороги тут у вас… слышать слышал, но не ожидал, – покачал головой Яков.
– А у вас там, наверное, дороги как игрушечки сверкают. Васька наш, я же тебе писал, в ГДР служил, рассказывал.
– Да, что есть, то есть, – согласился Яков. – Там ни один населенный пункт, хоть большой, хоть маленький, хоть в центре страны, хоть на окраине, все связаны прекрасными асфальтовыми дорогами, – буднично без всякого хвастовства констатировал факт Яков.
– А у нас вон оно… Здесь же самое сердце России, колыбель русского народа… – Виктор в сердцах выматерился и завертел баранку объезжая почти по обочине очередную большую лужу.
– Если бы я не родился и не жил большую часть жизни в Союзе, я бы конечно спросил, почему здесь у вас не строят дороги и куда такая богатая страна девает деньги. Но я не спрошу, я ведь все знаю, – Яков с понимающим сочувствием посмотрел на друга.
– Когда Союз развалился, поверишь, я радовался, думал наконец-то Россия от нахлебников освободилась, от Средней Азии с их многодетными
Ближе к концу пути разговор с «глобального» как-то сам-собой перешел на «частное».
– …Помнишь, я писал тебе, что от оставшихся в Солнечном родственников узнал о смерти твоего отца в восемьдесят девятом году. Выходит и тетя Зина не на долго его пережила. Помню, мои все удивлялись, чего она с Целины-то так рвется. А я ведь все знал. Один раз, когда тебя на улицу звать приходил, через открытое окно слышал, как мать твоя отцу выговаривала: Там мои деды до восьмидесяти-девяноста лет доживали, а здесь я чувствую и до пятидесяти не дотяну. Я тогда подумал, что ваша родина должно быть очень удобное для жизни место. А сейчас гляжу… – Яков замолчал, глядя на ряд плюгавых с заколоченными окнами изб маленькой деревни, через которую они проезжали.
– Неперспективная деревня… можно сказать мертвая, здесь уже никто не живет, – пояснил Виктор. Горбылиха наша, куда ты сначала письма писал, она вот также примерно выглядит. Мама может потому и умерла всего в шестьдесят три года, что еще с восьмидесятых нашу деревню объявили неперспективной и стали расселять. Я тогда уже в центральной усадьбе, в селе жил и к себе ее взял. Вроде всего-то на восемь километров отъехала, и у родного сына жила, а все равно что-то уж не то. В своей избе она хозяйкой была, а здесь, как ни крути, как я женился уже не она, а жена моя хозяйкой стала. Вроде и не ругались они, а чувствовалось, как трудно она это ее второстепенное положение переносила. Как погода хорошая все порывалась из дома по грибы да ягоды в лес уйти. Ребят моих к этому делу с малолетства приучила. Они сейчас уж и сами без леса не могут. Два года как ее нет, а они только и говорят, бабушка так делала, да туда нас водила.
– А я вот когда семью из Казахстана вывозил, не сомневался, что в Германии моя мама поправится. На Целине она где-то с восемьдесят третьего года хворать начала. Как-то все сразу у нее болеть начало. Но потом вроде проходило. А вот отец, тот сразу, не болел совсем, на работу как часы. А потом в две недели, инсульт и умер. А как маму-то я в Германию привез, ей там еще хуже стало. За те четыре года, что она там прожила, наверное считанные недели не болела, – поведал и о своей матери Яков.
– Даа… Ну и жизнь Яшка нашим родителям выпала – врагу не пожелаешь. Твои-то хоть сами себе не хозяева были, так уж судьба без их согласия распорядилась. А мои сами выбрали. Вернее отец все в начальство лез, и себе, и матери жизнь угробил… Ладно хватит об этом, аж на сердце тяжело стало… Слушай Яш, так значит ты женился еще в Солнечном? Хоть ты и писал мне кто она, какая у нее девичья фамилия, и что она тоже в нашей школе училась, но я ее совсем не помню, – резко сменил тему Виктор.
– Да как тебе помнить, она же на четыре года нас моложе. Мы с тобой в шестой ходили, а она только во второй пошла, совсем маленькой была, – пояснил Яков.
– Ну да, да, – согласно закивал головой Виктор. – Но по ее девичьей фамилии получается, что она русская.
– Конечно, русская. Я же тебе об этом писал… Кстати, она наказывала, как доеду до места обязательно позвонить. – Яков достал из внутреннего кармана трубу мобильного телефона.
– И не пытайся, у нас тут мобильники не берут, – предостерег Виктор.