Целитель 8
Шрифт:
– Держи!
– Держу… Много еще?
– Да все уже! – отчиталась Настёна. – Костя с ребятами мебель вывез… Так, - задумалась она. – А книги?
– Здесь, - я успокаивающе похлопал по кузову-багажнику, набитому коробками.
– Тогда… - сестренка задрала голову, высматривая «свою» лоджию, постепенно превращавшуюся из родной в чужую. – Тогда все!
– А Ритка где?
– А они с мамой уехали, их дядя Филя повез.
– Так ты что, последняя? Как капитан с корабля?
– Ну,
– Подброшу, - ухмыльнулся я. – Может, даже поймаю… Садись!
– Ага! – Настя гибко просунулась на переднее сиденье, и завозилась, клацая ремнем.
«Ижик» завелся с полоборота. Заурчал, будто радуясь близящейся езде, и тронулся. Я поглядел в зеркальце, будто прощаясь с аллеей.
Папе сразу предлагали квартиру на площади Юности, но он уперся: «Хочу, чтоб ближе к природе!» Ну, на тебе природу… Новый дом в шестом микрорайоне выстроили прямо на опушке. Тихо, зелено, но до работы далеко – через весь Зелик добираться.
Я вздохнул, и покосился на сестренку – Настя выглядела рассеянной и задумчивой, ее губы почти незаметно изгибались, словно готовясь улыбнуться.
Поглядывая на дорогу, я выехал на Сосновую аллею. Меня и самого тянуло неспешно, под осеннее настроение, перебирать тягучие мысли. Нет, лишнего не скажу – за лето моя жизнь устоялась. Муть осела, соленая влага подсохла.
Иногда только, вот как сейчас, посещала стыдная неуверенность – я сомневался в собственном разумении. Мучительное, раздражающее состояние! Как будто упустил что-то, недопонял, недодумал. Или просто воспринимал окружающее в обманчивой простоте, не испытывая смысл на прочность?
Взять того же Рокфеллера. Ведь он же желал моей смерти, боясь, что послезнание откроется не ему. А теперь что? Угомонился, преисполнившись благодарности и смирения? Спасибо, мол, поправил здоровье. А что ему мешает позвать Аидже? Унять тахикардию у индейца получается не хуже моего.
Может, олигарх не отступился от «мечты-идеи» - выведать, что там, за гранью завтрашнего дня? Просто сменил тактику, и ведет ласковую осаду?
У нас с ним нормальные товарно-денежные отношения. Я ему – факт, он мне – транш. Дэвид-младший хоть и скупее Баруха, однако пять миллионов набежало…
«Надо еще особняк в Форест-Хиллз продать – зачем он мне?» - протекла домовитая мысль.
Кооператив на Вернадского уже строится, будущей осенью раздам ключи моим умникам и умницам, умельцам и умелицам. Плохо выбритым мэ-нэ-эсам, инженерам в потертых пиджачках… Подвижникам прогресса.
Мой дом в стиле Тюдоров миллиончиков на пятьдесят точно потянет. Можно и скидочку… И еще один кооперативчик забабахать… Пока меня терпят на самом верху.
– Приехали! – зазвенела Настя, и улыбнулась: - О чем задумался, детина?
– О жизни, деточка, - прошамкал я
– Жизнь прекрасна и удивительна! – пылко воскликнула сестричка.
И братику ничего не оставалось, кроме как согласиться.
Вечер того же дня
Зеленоград, площадь Юности
«Профессорские башни», сложенные из кирпича, не теснились, а возвышались вольно, передом повернувшись к площади Юности, а задом – к лесопарку.
У подъезда нас уже поджидала целая команда КВН – дюжие парни, среди которых я узнавал пока лишь Костю Валиева, и смешливая шатенка. Марина, кажется.
– Весь тащить? – деловито спросил Костя, тряхнув блондинистым чубом, и качнул «Ижика».
Серьезный парень, беспрерывно поправляющий очки, съезжавшие с «римского» носа, развел руки, как будто измеряя ширину машины, и покачал головой.
– Не, в двери не пройдет.
– Да ну вас! – отмахнулась Настя. Поднатужилась, и вытянула коробку с книгами. – На!
Валиев принял груз, и резко согнулся, изображая неподъемную тяжесть.
– Сатирики… - фыркнула сестричка. Отвернулась от кавээнщиков – и заулыбалась. – Юмористы…
«Молодежь… - подумал я по-стариковски, и осадил себя: - А сам-то!»
Подхватив ящик с одеждой, спросил:
– Этаж какой?
– Вось… мой! – пропыхтела Настя, вытаскивая из салона объемистый тюк. Надо полагать, тоже «зимн.».
В лифт втиснулось двое – я и Костя. Едва сошлись дверцы и дрогнул пол, Валиев забормотал, краснея:
– Ты не думай ничего плохого, Миш… Настя меня в строгости держит, - лицо его поплыло от умиления. – Олег как-то подходит ко мне с рулеткой, озабоченный такой, головой качает: «Два метра почти, - говорит, - как же ты под каблучком умещаешься? Загадка природы!»
– И как ты ее только терпишь, вредину такую, - подхватил я, зондируя отношения.
– Не-е! – Костя с убежденностью мотнул головой. – Настенька не вредная, она хорошая. Ее все любят, просто… - тут он зарумянился: - Просто я… больше всех!
– Ну, да! – ухмыльнулся я. – Два метра почти.
Валиев захохотал, тиская коробку, а тут и восьмерка высветилась. На лестничной площадке шумели и галдели, разнося гулкие эхо по этажам.
Светланка, Аля, Тимоша вырядились, как на субботник, в старые болоньевые куртки, дырчатые от искр, и в болгарские джинсы «Рила», кое-где - на выступающих местах - запачканные известкой.
– Житие мое… - кряхтела Шевелева, подтаскивая ковер, свернутый в рулон.
– Хватайся, давай! – покрикивала Тимоша. – Иже херувимы!