Целитель. Десятое Блаженство
Шрифт:
– Через пару недель, когда мама вернулась в родные пенаты, выяснилось, что её скоротечный роман с Иверневым без последствий не остался… – Ната слабо улыбнулась. – Родилась я. А дальше всё развивалось совсем по иному сценарию – никакой чёрной короны итальянцы не нашли, а Вильфрид Дерагази неожиданно исчез, вместе с украденными «серыми камнями»…
–
– В романе – искал, – с горчинкой улыбнулась Талия, и вздохнула. – Мамулька, убедившись, что «гипнотизёр» реально не вернётся, и ни мне, ни ей самой ничего не угрожает, написала Иверневу в Ленинград, но он так и не смог простить «Тате» её обман, хотя факт своего отцовства не отрицал. Только году в семьдесят пятом году я, послушав маму, взяла фамилию отца. Ему самому это уже было безразлично, он пятью годами ранее пропал без вести во время экспедиции… где-то в горах, на границе с Ираном и Афганистаном… Вот только похвалиться новым паспортом перед мамой я так и не успела…
– Она умерла? – тихонько спросила Рита.
– Мамулька – паранорм, – грустно улыбнулась Наталья Мстиславовна, – она и в сорок два выглядела, как студентка третьего курса. Мама погибла. В аварии…
Наташа замолчала, а Инна, погладив ее по рукаву куртки, прошептала жалостливо:
– Бедненькая…
Внимательно глянув на Дворскую, я подпустил к губам скупую улыбку.
– А ведь ты меня обхитрила, Наташка, когда уверяла, будто программа «АмРис» – творение целой группы из Новосибирска. Каюсь, поздно я исходники «АмРис» просмотрел, и не сразу понял, что писал один человек, а не несколько! У каждого разработчика свой стиль, своя манера написания программного кода, а уж со вставками на ассемблере… Там вообще всё индивидуально. А мне, видать, дофамин вконец синапсы залил! Вместо того, чтобы тащить гениальную блондинку в МГУ, на вычтех пристраивать, я ее в секретаршах мариновал, дурака кусок… Колись, давай! Ты ведь сама писала прогу? На коленке, в перерывах между вызовами «скорой»?
Я нарочно
– Ну… да, – созналась Талия. – Мне было очень стыдно, только… А как еще? Хвастаться, что ли?
– Не хвастаться, а гордиться! – с чувством парировала Рита.
Вместе с Инной они подсели поближе, обнимая Наташу.
А я, как человек черствый и лишенный «романтизьму», решил, что к этой «сцене из семейной жизни» очень подошел бы сентиментальный, умилительный смайлик…
* * *
Легли мы поздно, и угомонились не сразу. Последний костер полуночников догорал, засвечивая полог палатки.
– Хорошо, хоть не шумят, – зашептала Рита, тискаясь.
– Не говори…
– А тут точно нет всяких… этих… букашек-таракашек?
– Да какие тут букашки… Так, скорпионы, разве…
– Ми-иша!
Тут за входом замаячили тени, «змейка» зашуршала вниз, и к нам забрались Наташа с Инной, держа в руках одеяла.
– Пусти-ите переночева-ать!
– Хотите, чтобы помощника режиссера обвинили в аморалке? – кротко вопросил я.
– Нам хо-олодно! – заныла Инна. – И Наташка с меня постоянно одеяло стаскивает!
– Вот на-аглая… Миш, ну пусти-и! Мы только на одну ночку, правда-правда!
– Да ложитесь уж, – проворчала Рита, улыбаясь.
Подруги захихикали, завозились… Наташа живо залезла ко мне под одеяло, крепко прижимаясь «нижними девяноста», и стихла.
Покой длился недолго.
– Ната-аш! – громким шепотом позвала Инна. – Спишь?
– Не-а… – глухо отозвалось у меня под боком.
– Получается, что история твоей мамы – главная в «Лезвии бритвы»?
– Ну-у… Я бы так не сказала. Там же еще, вроде, о том индийском скульпторе, о докторе Гирине… Хм… Только сейчас до меня дошло, что нашего моремана зовут точно так же – Иван Родионович Гирин!
Конец ознакомительного фрагмента.