Целитель
Шрифт:
— Я так рассчитывал на вас, я так верил в нашу дружбу! — повторял Керстен снова и снова.
Мало-помалу движение очков на лбу рейхсфюрера замедлилось, затем прекратилось. Гиммлер устало вздохнул, устроился поудобнее в кровати с балдахином, обвел взглядом позолоченную лепнину спальни. Было тепло, он прекрасно себя чувствовал, у него не болел живот. Он сказал:
— Ну ладно уж, дорогой господин Керстен, я прав, и вы это знаете. Но в конце концов, не будем же мы ссориться из-за двенадцати человек. Нет? Это было бы очень глупо. Тут все
Керстен сказал мягко:
— Завтра будет поздно. Я буду вам бесконечно признателен, если вы позвоните ему прямо сейчас.
— Но Раутер спит, — возразил Гиммлер.
— Он проснется, — сказал Керстен.
Гиммлер пожал плечами и пробурчал:
— Последнее слово всегда остается за вами. Так уж и быть. Звоните Раутеру.
Телефон стоял далеко от кровати, на которой лежал Гиммлер. Керстен взял трубку и попросил соединить его с Раутером. Услышав его голос, он сказал:
— Господин обергруппенфюрер, с вами хочет поговорить рейхсфюрер.
Гиммлер поднялся, путаясь тощими икрами в подоле белой ночной рубашки, подошел к телефону и приказал:
— Все аресты, назначенные на сегодняшнее утро, отложить на неопределенный срок. Я приму решение по этому поводу, когда вернусь в Берлин.
Звук в телефоне был громкий, и Керстен слышал, как Раутер ответил:
— Jawohl, jawohl, Reichsfuhrer[59].
Между тем в это время в кабинете начальника голландского гестапо сидел генерал войск СС Готтлоб Бергер. Когда разговор закончился, Раутер злобно прорычал:
— До чего мы дошли! Теперь какой-то иностранец отдает приказы рейхсфюреру. Этот Керстен опасен. Хотел бы я знать, кто за ним стоит.
— У вас ума не хватит, чтобы в этом разобраться, — спокойно сказал Бергер, который ненавидел гестаповцев. — У Керстена руки длиннее, чем у вас всех. Гиммлер принимает вас, только если вы официально запросите приема и в форме, а Керстен сейчас у него в спальне и видит его в ночной рубашке.
А в этой спальне Гиммлер, положив трубку, говорил Керстену:
— Ну вот, ваше желание исполнено.
Он потрогал живот:
— И мне гораздо лучше.
Гиммлер вернулся в кровать, легонько зевнул. Было так хорошо, так хорошо… Однако у него было чувство, что на этот раз он дал слабину, слишком уступил Керстену.
— Знаете, — сказал он, — я каждый день жалею, что в 1941 году не стал депортировать этих предателей, как собирался. Если бы я тогда это сделал, подобных вопросов бы не возникало.
— Вспомните, как вам было плохо, — ответил Керстен. — Это было физически невозможно.
— Может быть, может быть, — пробормотал Гиммлер.
Он облокотился на подушку, и его темно-серые глаза в упор посмотрели Керстену в лицо. Он сказал:
— Я иногда спрашиваю сам себя: вели ли бы вы себя так же, если бы речь шла не о голландцах, а о турках или венграх?
Керстен отозвался спокойно:
— Моя совесть чиста. Или вы во мне сомневаетесь?
— О нет, я вас уверяю, нет, — сказал Гиммлер. — Простите меня. Это все усталость. Сейчас уже поздно, и я просто очень устал. Вы же видите, насколько я вам признателен, я ведь только что подарил вам этих двенадцать человек.
— Это правда, рейхсфюрер, — чуть поклонившись, ответил Керстен. — Вы можете спать спокойно. Доброй ночи, рейхсфюрер.
— Спокойной ночи, дорогой господин Керстен.
Доктор уже подошел к двери. Гиммлер подозвал его обратно:
— Зейсс-Инкварт принес мне немного фруктов и сладостей. Давайте разделим?
Керстена не надо было упрашивать. Он охотно взял шесть яблок и шесть плиток шоколада.
10
На следующий день Керстен сдержал обещание, которое до этого считал невыполнимым: он поехал домой к Туркову в Вассенаар. Туда же приехал Бофор, он отдал доктору три толстых запечатанных конверта, набитых бумагами и предназначенных для отправки в Лондон через Стокгольм.
Через два дня, 5 февраля, доктор сидел рядом с Гиммлером в его личном самолете, который летел в Берлин. Перед ними стояло два чемодана. Они выглядели одинаково и весили одинаково. Как близнецы. И оба содержали документы первостепенной важности. В чемодане Гиммлера были бумаги, врученные ему голландским гестапо для решения вопросов на высшем уровне. В чемодане Керстена — пакет от голландского Сопротивления, безжалостно преследуемого тем же гестапо.
Погода была отличная, ветер умеренный. Полет прошел без проблем.
В ожидании поездки в Стокгольм Керстен положил доверенные ему Бофором конверты в ящик стола в своем загородном доме.
11
Доктор провел еще несколько недель, уточняя положение вещей в том, что касалось секретного проекта, разработанного шведским министром иностранных дел, и соразмеряя своих союзников и врагов и их соответствующие возможности.
Гиммлеру он не назвал ни одного имени, ни одной цифры, не сформулировал никакого плана. Он только сказал ему — столь же туманно, сколь и сентиментально, — как будет велик и благороден германский вождь, если смилуется над самыми несчастными узниками концлагерей.
Гиммлер вел себя так же осторожно, как и Керстен. Он не возражал, но и не высказывал никакого одобрения, не сказал ни да ни нет и ограничился тем, что выслушал, покачав головой.
Но на тот момент Керстену большего и не надо было. Путь к переговорам был открыт. Остальное придет.
Итак, под тем же предлогом, что и в первый раз, — лечить финских покалеченных, оказавшихся в больницах благодаря шведскому Красному Кресту, — Керстен попросил разрешения опять лететь в Стокгольм. На этот раз Гиммлер совсем не спорил.