Целительный эффект

Дэвис Дебора

Она подумала, что надо бы все же позвать Фелисити или Гавина, но не решилась. Около десяти часов Фелисити благополучно закрывала магазин «Рейн Бо Шоп» на ночь, и после этого никто не знал, где она находилась. Квартира, которую они снимали вместе, так и не стала для нее настоящим местом жительства. Хотя Фелисити все еще платила за это жилье половину суммы, она фактически переехала к Брайану Китону. Тот, будучи музыкантом по профессии и непризнанным поэтом по склонности, обзавелся вдруг магазином стереоаппаратуры, который был как раз неподалеку от их магазина товаров для женщин, и с тех пор, как он там обосновался, их связь с Фелисити окрепла. Во всяком

случае, она была глубоко им увлечена, до смешного ревнуя его ко всем и вся. Вот и сейчас она, вероятно, прячась где-нибудь за кулисами, слушает стихи Брайана, которые нравятся публике, несмотря на то, что декламирует он довольно хриплым и каким-то гортанным голосом. Она всегда с ним рядом и бдительно охраняет дружка от этих настырных девиц из молодежных тусовок, следующих за рок-группами из одного ночного клуба в другой. Нет, дозвониться сейчас до Фелисити было делом совершенно нереальным, и поэтому Рейн успокоилась на этот счет.

О звонке к Гавину и думать, наверное, не стоило. И вовсе не из-за обиды по поводу отмененного обеда. Здесь были другие причины, и Рейн, хоть и не однозначно, смогла бы их объяснить. В свои 29 лет Гавин, как все считали, был на пути к блестящей карьере в области рекламы и не достиг успеха из-за личных обстоятельств. Рейн увлеклась Гавином, хотя и понимала, что он более всего занят собой. Сегодня она не сомневалась, что он приехал бы, если б она позвала, даже в такую ночь. Но отмененный ради срочного и выгодного заказа званый обед ее все же сильно расстроил. Она поняла, как хрупка была бы жизнь с этим человеком для нее, которая не искала, на чье плечо можно упереться, и не хотела, чтобы кто-либо пользовался ее слабостью и уязвимостью. Нет, Гавину, пожалуй, тут делать нечего.

Бродя по коридорам близ комнаты отдыха, она случайно нашла женский туалет. Там, стоя у зеркала, она как-то удивилась, что видит в отражении будто другую молодую женщину, стройную, в шерстяном пальто, надетом поверх белого свитера. У самого ворота она увидела запекшуюся на подбородке кровь. Потерев это место влажным бумажным полотенцем, Рейн вынула из кожаной сумочки щетку и тщательно расчесала спутанные пряди волос. Их красно-золотистый шлем красиво обрамлял лицо, но подчеркивал бледность кожи. Рассматривая отражавшуюся женщину, Рейн отметила, что в глазах у той запечатлелось страдание, теперь они были, как серые ирисы с аметистовым оттенком. Какое-то время она не могла поверить, что даже выражение этого лица — ее собственное.

«Держись, Рейн», — сказала она себе и в порыве гордого упрямства вдруг резко сунула голову под кран. Холодная вода омыла щеки и глаза, и от этого боль в голове утихла, раздражение прошло. Она взяла свежее бумажное полотенце и вытерлась. Потом немного дрожащей Рукой вновь нанесла помаду и краску. Взглянув на изящные золотые часики, отметила про себя, что прошло всего 10 минут.

Бесцельно расхаживая по госпиталю, Рейн остановилась, чтобы попить из фонтанчика, оборудованного в приемном покое, и, чувствуя, как желудок наполняется водой, вспомнила, что с утра ничего не ела. Регистраторша, увидев Рейн, подала ей знак, чтобы она подошла к ее столу.

— Есть новости? — оживилась Рейн.

— Да. Но нехорошие…

О последнем свидетельствовали и напряженное выражение лица, и приглушенный голос. Добрые глаза регистраторши как бы искали чего-то, затем старая женщина спокойно распрямила плечи.

— Мне очень жаль говорить вам это, но, как я понимаю ситуацию, вам не приходится винить себя…

Пауза, наступившая

после этих слов, помогла Рейн обрести некоторое спокойствие. Регистраторша, как бы собравшись с духом, продолжила:

— Мелани Томпсон умерла несколько минут назад.

Рейн крепко сжала в руках свою сумку, ведь ей надо было за что-то держаться.

— Мучений не было, — тихо добавила женщина. — Она так и не пришла в сознание. Это был легкий конец.

Седая голова склонилась над бумагами, разложенными на столе, и Рейн поняла, что ей дают возможность сдержать подступающие слезы. Она с трудом справилась с этим, но вместо рыданий к ней пришел безотчетный гнев.

— А ребенок? — спросила она, задыхаясь.

— В реанимации, пока держится.

— Если я посторонняя, то значит, мне и нельзя много сообщить, так что ли? Где же справедливость! Ведь, кажется, прошла уйма времени. Семью наверняка известили. Почему же никто не приехал?

— Семьи нет, — ответила регистраторша, невольно нарушив профессиональное правило: не говорить ничего лишнего.

Серые глаза Рейн в ужасе расширились. «Нет!» Она отказывалась верить этому открытию.

— Нет?! Но ведь должен же кто-то быть!

— Жаль, но нет никого, — регистраторша беспомощно вздохнула. — Нам звонили из полиции. Они узнали, что мисс Томпсон выросла в детском доме, она сирота.

«Сирота». Это слово обожгло Рейн. Оно сообщило ей о несчастной Мелани Томпсон больше, чем можно было вынести. Но Рейн постаралась переключиться с этой мысли, ухватившись за новую:

— А что известно полиции об отце ребенка?

— Они не знают. Томпсон не была замужем, и мальчик носит ее фамилию. Он Стивен Томпсон. И больше, к сожалению, ничего выяснить не удалось. Бедняжка Мелани так и не пришла в сознание…

«Стивен». Слава богу. Рейн теперь знает хоть имя этого малыша. Как же горька ирония судьбы: сын одинокой сироты сам обречен остаться сиротой. Хотя Рейн сказали, что ее вины здесь нет, она сознавала в глубине души, что это не совсем так. Ей всегда казалось, что ее преследует какая-то зловещая сила, которую люди называют роком, и все ее будущее непредсказуемо, оно как бы скрыто во мраке, а когда оно наступает, то чаще всего о нем приходится сожалеть.

— Что будет с ним? — Ее голос прозвучал резко даже для собственных ушей.

— Власти уже уведомлены.

— Боже!

— Он очень мал, мисс Джекобс. Очевидно, ему найдут приемных родителей. Думаю, со временем он и не вспомнит свою прежнюю жизнь…

Вот так, подумала Рейн, девушка с волосами цвета пламени постепенно исчезнет из памяти мальчика. Этот образ вытеснит из его сознания какая-нибудь супружеская пара, которая проявит заботу и затратит немало усилий, чтобы он поскорее забыл свою мать. Стив будет обожаемым ребенком, его усыновление произойдет быстро, насколько позволяют соответствующие законы… Словом, воображение Рейн рисовало благополучную, успокаивающую картину. Однако, как ни странно, успокоиться не удавалось. Умерла молодая женщина, его мать, продолжала думать Рейн, и в жизни этого крошки, который еще не способен задумываться о будущем, это настоящее, безутешное горе. Сейчас он был ранен и одинок. Рейн представляла себе, что такое быть маленьким и покинутым, и испытывала острую душевную боль и горячее сочувствие. Ее сердце открылось двухлетнему младенцу, который, вероятнее всего, не мог бы так быстро привыкнуть к ней или кому-либо другому. Она знала, какими трудными будут наступающие для него дни, и решила для себя, что не покинет его.