Цельняпушистая оболочка 4
Шрифт:
Валентин вовсе не ожидал от человека понимания. Ему было все равно. Просто хотелось говорить. Собственное молчание становилось уже невмоготу.
— А у людей нет ни когтей ни клыков…
— И че? — пожал плечами Тараканов и вновь приложился к фляге.
Валентин ощущал раздражение человека. Виталий обижался и злился, что гигант, вместо того, чтобы утешать его, начал разговор на отстраненные темы.
— И ничего. Механизмов у вас защитных нет. — пожал плечами ящер.
Прапорщик разочарованно вздохнул, но протестовать не решился. Проглотив очередную порцию выпивки, он деланно покачал головой:
— А, совсем склероз закусал. Что твоя бл… Бл… Блоха, блять. — борясь с тошнотой, ворчал мужчина. — Я же тебе не рассказывал…
Глядя на пьяно блеющего Тараканова, дракон с досадой закатил глаза. Не так он себе людей представлял. Совсем не так.
«И что мать в них нашла? Что особенного в этой старой и мелочной букашке? Что выдающегося в его поступках и достижениях? Как таким вообще восхищаться можно? А любить за что? За то что он, не глядя, убивает своих же сородичей, а потом пускает пьяные сопли? Уже пятый раз, а сценарий не меняется. Сейчас надоест меня доставать и он пойдет, найдет какую-нибудь компанию себе подобных и будет им рассказывать, про свои муки совести, да предлагать обменять собранные золотые зубы и сережки, на какую-нибудь зажигалку. Еще и доспех снять забыл…».
Валентин уже привык к чувству постоянного презрения ко всем, но сегодня оно буквально выходило на новый уровень.
«И остальные не лучше. Прапорщик хотя бы на поступок способен. Пусть и часто вместо выполнения конкретного приказа, он норовит залезть в чей-нибудь дом или карман. А потом плачется, что по нему свои же стреляют. Не тому я броню отдал. Не тому…»
— А другие и не лучше. Сидят по своим домикам, да нос наружу показать боятся. И чем они Мане так запали… Эх… — дракон шумно выдохнул и, напрочь позабыв о прапорщике, перевернулся на другой бок, чтобы в очередной раз рассмотреть кучу барахла, сваленную в центре зала.
Книги, шланги, коробки, унитазы, тарелки и швабры. Рептилию ничуть не волновали составляющие этой кучи. Его интересовала общая картина. Да, он видел в этой куче, именно картину. Произведение искусства. Почти такое же, как те, что они давным-давно творили вместе с матерью. Именно она научила его. И каждый раз глядя на эту мешанину из мусора, Валя видел что-то новое. Новую сценку, вырисовывающуюся из мешанины хаоса. Эта куча хлама, как говорила его мать, неплохо отражала устройство мира. Такой же набор случайностей, выстраивающийся в взаимозависимое нечто. Убери ту сковороду и самовар разобьет чайный сервиз, — переставь огнетушитель и газовая плита рухнет. Тронь хоть что-то и картина уже никогда не будет прежней. Так же и в жизни.
Раньше Валентин боялся вмешиваться в происходящее вокруг. Отчасти, из-за просьбы матери, отчасти, из-за нежелания все разрушить. Но века сменялись тысячелетиями, поколения переходили одно в другое, а картина не менялась. Мир оставался все таким же и жизнь в нем не менялась. Менялись лишь детали. Если, во времена молодости дракона, в небе парили автономные стальные крепости, сыпавшие бомбы на руины давно уничтоженных городов, то сейчас в голубой синеве летают разноцветные птицы да белые облака. Но для ящера ничего не изменилось. Мир как был пустым тогда, так и остается им сейчас. С момента смерти Александры ничего не менялось. Все такое же гнетущее чувство одиночества.
У дракона не было и не могло быть ничего общего ни с древними механизмами, ни с юными созданиями. Нельзя общаться по душам с компьютером, так же, как и нельзя быть равным с кем-то, чья жизнь столь мимолетна.
Ни Маня, ни Киса, ни пара ее любимых маленьких принцесс — никто не мог быть кем-то близким. Ни другом, ни врагом. Слишком слабы, слишком погружены в свои мечты и фантазии. Слишком переплелись с миром. "Мане" было предначертано стать заменой давно ушедшим, но он не справился. "Кисе" было велено продолжить дело матери, но и она была не вечна. Принцессы же… Дракону даже и вспоминать про них не хотелось. Столь ничтожными они казались. И хоть у ящера тоже была цель, заданная его матерью, но он не был рожден как орудие. Вероятно, ящер стал единственным ее творением, которое она сделала без цели. Так, просто для себя. Чтобы ей самой не было так одиноко. Но, похоже, она нисколько не задумывалась, что станет с ним, когда она уйдет. Единственное существо во всем мире, пусть и не специально, но предало его. Обрекло на вечное одиночество. И это больно ранило гиганта.
— Хорошо быть богом, конечно. Но очень скучно… — снова вздохнул он, поправляя хвостом верхушку «картины».
Возможно из-за скуки, он и решил наконец помочь Мане. В конце-концов, дракону просто надоело засыпать и просыпаться спустя столетия и не видеть никаких изменений в мире. Всего два раза ему было весело. Когда он помогал подавлять восстание, затеянное Маней и когда разбирался с какой-то странной инопланетной глыбой, что грохнулась неподалеку. Странная такая, как будто два толстых сталактита переплелись меж собой, стремясь вверх. Да еще вся покрытая какими-то неизвестными символами. Валя даже хотел оставить эту глыбу себе, но та начала излучать какие-то непонятные волны, доводя окружающих до самоубийства. Пришлось ее разломать.
Все-таки, Александра прямо сказала, что дракон обязан оберегать мир от всего чужого. Особенно, инопланетного. Правда, кроме глыбы ничего инопланетного и не было.
— Может так хоть повеселее будет. — хмыкнул он, меняя местами ванну и холодильник.
— Да какой там, к ебени матери, веселее?! Я! Из-за меня! Ух… Блять… — крякнул прапорщик, приняв слова дракона на свой счет.
Валентин устало закатил глаза. Тараканов снова завел свою старую шарманку. Каждый раз, как напивался, он начинал рассказывать одну и ту же историю. Про какую горную страну, какой-то хозяйственный взвод в котором он служил на сверхсрочной службе и про то, как какой-то полковник выгнал всех «хозяйственников» на ночной марш, с целью то ли наказать, то ли просто «покачать». В итоге, солдаты во главе с прапорщиком свернули где-то не там, попали куда-то не туда и совсем заблудились. Ночью, посреди заваленных снегом гор. Рация то ли сломалась в походе, то ли не работала изначально и в итоге пришлось использовать сигнальные ракеты. Но первыми на огни откликнулись отнюдь не однополчане. К утру, разведрота смогла отыскать живым лишь одного прапорщика. Остальных, по каким-то «запчастям» вылавливали из ледника.
— Нехристи, ети их мать! Даже у покойников все отрезали. И эт-самое, мужицкое! Отрезали и в рот запихивали… Бесово племя, сраку их на кол, блять… — исступленно сотрясал бронированными кулаками Виталий, не забыв при этом поставить свою чарку на поднос, дабы ненароком не разлить.
Окончание истории наизусть знали все обитатели лесного городка. По крайней мере — из тех кто имел несчастье немного владеть русским языком. Героического и, безусловно, невиновного прапорщика едва не отправили под трибунал, но по какой-то причине ему удалось избежать ответственности. Правда, вопиющая несправедливость все же настигла военнослужащего и за дальнейшие двадцать лет своей честной и образцовой службы он так и не смог подняться выше заместителя начальника склада горюче-смазочных материалов. Впрочем, Тараканов часто путался в своей прежней должности, что наводило окружающих на определенные подозрения. То есть, наводило бы, если бы кому-то было интересно.
Дракон мало что понимал во всем этом. Да и его это не сильно интересовало. Его совсем не волновали события какой-то давно забытой человеческой войны, произошедшей неизвестно сколько тысячелетий назад. Но Виталий продолжал рассказывать свою историю каждый раз, как напьется. А напивался он, как сам говорил, лишь с горя. Дракон полагал, что это своего рода защитный механизм. Способ убедить себя в правильности своих действий. Доказать, что ты, пусть и не идеальный, но все же хороший человек, который пусть и совершает иногда неприглядные поступки, но только для всеобщего блага.