Целуй меня
Шрифт:
— Я должна была избавиться от него, — шепчет она. — Самонадеянная дура, я решила, что у меня все получится.
Она смотрит на меня снизу вверх.
— Мы ни от кого не бежим. Еще раз спрашиваю: ты доверяешь мне? — я протягиваю ей руку, и Уна секунду смотрит на нее, а потом снова встречается со мной взглядом.
— Обещай мне одну вещь, — говорит она, кивнув. — Если он придет за мной, не позволяй ему меня забрать.
— Никогда.
— Я серьезно, Неро. Если тебе придется убить меня, чтобы не отдать ему, ты сделаешь это.
— Уна…
— Ты даже
Тяжело сглотнув, я закрываю глаза. Могу ли я пообещать ей это? Смогу ли я убить и ее, и собственного ребенка, чтобы спасти их от сумасшедшего русского отморозка?
Я открываю глаза, смотрю на нее и вижу, как сильно ей нужно услышать, что я сделаю это, поэтому говорю:
— Хорошо.
Уна кивает и подает мне руку. Я помогаю ей подняться на ноги, и она, встав с земли, прижимается щекой к моей груди. Медленно обнимаю и притягиваю Уну к себе. Несколько долгих минут мы просто стоим.
— Ты действительно собиралась выстрелить в меня? — наконец, спрашиваю я.
Она отстраняется, и я не удерживаю ее.
— Не задавай вопросов, на которые знаешь ответ.
Я приподнимаю бровь, и Уна закатывает глаза.
— Рана была бы не смертельной, — говорит она и, развернувшись, уходит.
— Это успокаивает, — бормочу я, следуя за ней через лес.
На выходе из леса нас встречают Джио, Томми и еще два бойца с автоматами в руках. Джио бросает на Уну свирепый взгляд, но она, показав ему средний палец, проходит мимо, плавно покачивая бедрами. Томми отделяется от группы и идет вслед за ней. Пусть будет с ней — видит Бог, так надежнее.
— Не мог бы ты поскорее перестать пялиться на ее задницу и рассказать мне, что происходит? — неторопливо говорит Джио.
Я поворачиваюсь к нему лицом.
— Сюда направляется русский. Мне нужно, чтобы все наши лучшие люди были готовы к отъезду через час.
— Куда мы едем?
— В пентхаус. В него невозможно проникнуть, так что это самое безопасное место из всех, что у нас есть, — в глубине души мне хочется забрать Уну и сбежать, но я никогда ни от кого не прятался. Такое чувство, что я разрываюсь надвое, пытаясь бороться с первобытным инстинктом защитить свое потомство любой ценой. Но дело в том, что нас с Уной боятся не просто так. Она сказала, что мы не можем иметь детей, потому что наш мир полон опасностей. Ирония судьбы заключается в том, что для защиты нашего ребенка мы должны быть именно такими, какие есть: жестокими, могущественными, вселяющими ужас.
Как раз то, что я могу.
***
За всю дорогу из Хэмптона Уна не произнесла ни слова. Как только мы входим в пентхаус, она сразу же направляется к лестнице. Я вижу, что Уна напугана, и лишь только это должно вселять в меня страх.
Я даю указания парням: охрана, дежурства, осмотр периметра, а затем поднимаюсь наверх и приоткрываю дверь спальни. В луче света, проникающего из коридора, я едва различаю лежащую на кровати Уну. Рядом с ней Джордж: его голова покоится на ее груди, и Уна поглаживает его по макушке.
Я вхожу. Джордж вскакивает и выбегает из спальни. Клянусь, этот пес превращается в настоящего бунтаря, когда она рядом.
Я снимаю костюм и иду в душ. Горячие струи воды бьют по моим напряженным мышцам, но легче не становится. Я на взводе. Мне поможет либо драка, либо секс. По возвращении в спальню застаю Уну лежащей на спине и смотрящей в потолок. Губы сжаты в тонкую линию, а в глазах тот решительный взгляд, который я временами у нее замечал.
Достав из шкафа трусы, натягиваю их, ложусь в постель и, приподнявшись на локте, несколько секунд разглядываю Уну.
— Что происходит в твоей голове, Morte?
— Все было совершенно бесполезно, — глубоко вздохнув, она отворачивается. — Я была готова пожертвовать всем ради этого ребенка.
Я хмурюсь.
— Ты собиралась уйти, — говорю я, вспоминая наш разговор, когда она сказала, что не хочет быть матерью. Что-то тут не так. Никто не прилагает столько усилий ради жизни, от которой готов отказаться.
— Пока Николай не знал бы, что ребенок мой, он был бы в безопасности. Поэтому да… я держалась бы на расстоянии.
Я тяжело вздыхаю.
— Уна …
— Но время самопожертвования прошло. Теперь мы на пороге войны, — ее глаза встречаются с моими. Уна садится, проводит кончиками ногтей по моему подбородку и касается губами моих губ. — Не знаю, сможем ли мы победить, но ты нужен мне, — выдыхает она возле моего рта. — Мы убьем всех или умрем вместе, пытаясь сделать это.
Вот она — моя королева.
Она снова надела свою кровавую корону.
Я улыбаюсь, обхватываю рукой ее затылок и перекатываюсь, накрывая Уну своим телом.
— Я живу ради гребаной войны.
— Тогда мы убьем каждого, кто может навредить нам, — говорит она.
Черт, ее кровожадная жестокость чертовски возбуждает. Уна прикусывает мою нижнюю губу и царапает ногтями спину, заставляя стонать. Резким движением отрываю пуговицу на ее джинсах и, встав на колени, стягиваю их вместе с нижним бельем. Скользнув ладонями под ягодицы, приподнимаю вверх ее бедра и накрываю ртом клитор. Ошеломленная, Уна издает громкий стон и, вцепившись пальцами мне в волосы, притягивает мою голову ближе. Я проникаю языком в ее лоно, и она вращает бедрами, чтобы прижаться ближе к моему рту. Резко и без предупреждения Уна обвивает ноги вокруг моей шеи, сдавливает ее и одним резким движением переворачивает меня на спину. Теперь она сидит на моем лице, ее киска — напротив моих губ. Я улыбаюсь и скольжу по ней языком. Уна откидывается назад, упирается одной рукой мне в живот и, ритмично двигая бедрами, трахает мой рот, а я помогаю ей в этом. Ее тело напрягается, потом замирает, и с губ слетают протяжные стоны. Обожаю наблюдать за тем, как из-за меня Уна теряет контроль, зная ее несгибаемый характер. Она не прогибается ни под кого. И то, что я вижу сейчас, — это редкое исключение. Ее подарок в знак признания моей власти над ней.