Целую ручки
Шрифт:
Писатель берется за перо
Расшифровав интервью с Юлией Юльевной, просмотрев предыдущие записи, Антон запаниковал. Платить бешеные бабки за эту ерунду? Односложные ответы, информации кот наплакал. Куститская сморщит свой гладкий носик и покажет ему фигу. На ее месте он так бы и поступил. А что, если на основе имеющихся фактов создать литературное произведение, придать скудному материалу художественную форму? Покойник не обидится, на то он и покойник, а вдова, не исключено, расчувствуется. От этой мысли Антон даже подскочил на месте. Лихорадочно закурил, принялся кружить по комнате, размахивая руками. Мысли, идеи текли, набегали одна на другую, кружили водоворотом. Куститский, судя по сказанному бывшими женами, а еще более — по несказанному, был далеко не ангелом. И отлично! Кому интересны положительные герои? Никому! Задача великой литературы — показать внутренний мир злодея, белые пятна в черной душе. Так показать, чтобы черное стало белым. Раскольников тюкнул старушку топором — чистая уголовщина. А мы имеем гениальное произведение, от которого весь мир восторженно трепещет. Замахнуться на достоевщину, посоревноваться с классиком? Почему бы и нет? Антон чувствовал в себе силы немереные.
Он подскочил к компьютеру, открыл новый файл и замер. Название? Нужно что-то хлесткое, острое, запоминающееся. Придумал. «Когда скелеты выпадают из шкафов» — напечатал Антон большими буквами и сделал их жирными. Не обидится Куститская? Можно будет объяснить ей: когда человек умирает, его скелеты вываливаются из шкафов и рассыпаются в пыль. Отличная метафора! Мол, человек думал, что у него секреты, грехи, тайны, а это все — прах. Теперь первое предложение, самое сложное. Как оттолкнешься, так и полетишь. «Игнат с детства рос особенным ребенком», — написал Антон с новой строки.
Прочитав такое предложение, приличный редактор скривился бы, потому что расти ребенком с детства нельзя. Но Антона тонкости стилистики русского языка не заботили, он считал себя мастером слова. Писал быстро, пальцы летали по клавиатуре, не поспевая за мыслью. Муки поиска точного выражения Антону были неведомы, метафоры, сравнения горохом сыпались из дырявого мешка. Творческий процесс напоминал функционирование водопроводного крана. Повернули вентиль — потекла вода, полились слова. Кран закрыли (в туалет сбегал или кофе сварить на кухню) — остановка. Кран открыли — напор такой же постоянный и мощный.
Антон почему-то не спросил женщин о родителях Куститского. Пришлось их выдумать. Мама и папа Куститского, по версии Антона, происходили из благородных дворян, в тридцать седьмом году их репрессировали. «Маленькому Игнату навсегда запомнилось, — писал Антон, — как забирали маму, голова которой была уложена в аристократическую прическу элегантной дамы». (Антон спутал слова «голова» и «волосы», ведь самому искусному парикмахеру не удастся уложить голову в прическу). «Когда забирали папу, — строчил далее Антон, — он пожал, как взрослому, сыну руку, и скупая слеза цвета ртути медленно скатилась по его щеке». Игната пригрели дальние родственники, жившие на фабричной окраине. Там господствовали суровые и жестокие нравы, дети и подростки сбивались в банды. Маленькому Игнату приходилось «глубоко прятать свои дворянские гены». Бедный ребенок сжимал кулачки и старался не плакать, когда пацаны издевались над кошками, вспарывая им животы. Сцены живодерства Антон описал весьма натуралистично, чтобы подчеркнуть важную мысль — наш герой с младых лет был вынужден скрывать свой добрый нрав, а жизнь ломала его через колено.
Как и всякий графоман, Антон испытывал дурманящее вдохновение, возбуждение на грани экстаза. Полет творчества доставлял ни с чем не сравнимое удовольствие от сознания собственной гениальности.
Антон не пожалел красок, описывая первую любовь Игната к девочке-спортсменке Оксане. Не хуже, чем у Бунина, получилось — самодовольно потирал руки Антон. Нет, лучше! Старик от зависти в гробу перевернулся бы. Особенно удалась сцена первого поцелуя, в которую Антон привнес кое-что из собственного опыта. «Их глаза дрожали от нетерпения, — строчил Антон. — Их руки стали змеями, которые закружились в вечном танце любовного сумасшествия. Их губы набухли и раскрылись в предвкушении запретного плода».
Антон ни на минуту не прилег и терзал клавиатуру компьютера, пока не пришло время идти на работу.
— Хорош! — сказал ему завотделом. — Опять всю ночь гудел? Снова на лету засыпать будешь?
— Палыч, отпусти! — взмолился Антон.
— Ладно, — неожиданно согласился начальник и протянул папку с бумагами: — Джинса подвалила. Бальзам, который лечит все: от геморроя до падучей. Подготовь разворот, даю два дня.
Джинсой называли замаскированную рекламу, за которую газета получала деньги, но материал подавался как обычная журналистская статья, без плашки «на правах рекламы». Разворот, две газетные страницы — это куча денег. В другой ситуации Антон потребовал бы дополнительный гонорар, но теперь и не заикнулся, обрадовавшись возможности улизнуть из редакции.
Дома он рухнул на диван в одежде, поспал три часа, наскоро перекусил и вновь сел за компьютер. Вдохновение не отпускало его, держало «в рысистых когтях пламенной страсти» — этими словами он описал влечение Игната к красавице Лене Храпко.
В современном произведении, по мнению Антона, обязательно должна присутствовать эротика на грани порнографии. Антон сделал Игната сексуальным гигантом, постоянно озабоченным удовлетворением кипучей потребности. Сцены совокуплений действовали на самого автора, приводили в возбуждение. Антону приходилось отлучаться в ванную. Партнерши главного героя Игната были ему под стать: отзывчивые, всегда готовые предаться любви, не девушки, а мечта маньяка. Антон считал высшим литературным пилотажем ввернуть эротики в обыденные действия. Поэтому спортсменка Оксана во время прыжков в воду (приседание, отталкивание с махом руками, полет) «испытывала удовольствие выше сексуального». Как она могла в подобном состоянии бить рекорды, Антона не заботило.
Антон прочитал в Интернете о детском церебральном параличе, выбрал самые страшные симптомы. Описывая мужество родителей, Игната и Лены, в борьбе за жизнь несчастной Катеньки, писатель ронял слезы на клавиатуру. Но потом вспомнил, что Игнат не признавал больного ребенка. Вымарывать душещипательные страницы было жаль. И Антон нашел выход: описал душевный кризис Игната, мучительное борение мотивов. Решение отказаться от ребенка Антон представил как нелегкий выбор героя, единственный способ самосохранения.
— Мощно! — похвалил себя Антон, откинувшись и кресле и перечитав написанное. — Я гений психологической прозы. Набокову не снилось.
За двое суток Антон написал рекордное число страниц — восемьдесят пять. И дошел до переезда Игната и Юли в Москву.
Утром ему позвонил начальник:
— Где бальзам?
— Какой бальзам? — не понял Антон.
— Джинса! Мы должны отправить до обеда заказчикам текст на визирование.
— Почти готово, компьютер завис, — соврал Антон. — Дайте мне еще пару часов.
— Не явишься к двенадцати в редакцию, уволю! — завотделом бросил трубку.
Отвлекаться от великого произведения на джинсу было обидно. С другой стороны, благодаря многочасовому лихорадочному строчкогонству, Антон приобрел такой разбег, что прославить бальзам с громким названием «Эликсир жизни» ему не составляло труда. Пробежав глазами материалы, которые предоставили разработчики чудо-средства, Антон открыл новый файл и забарабанил по клавишам.
Он уложился в полтора часа, отправил текст по электронной почте заказчику и в редакцию. Наскоро побрился и рванул на работу.