Цементный сад

Макьюэн Иэн Расселл

Все мы не сводили с него глаз.

— Я плакал, правда? — уточнил он у Джули.

— Конечно. А я отнесла тебя в кровать, помнишь?

Том прижался головой к животу Джули и, кажется, глубоко задумался. Спеша увести его подальше от Дерека, Джули поставила чашку и повела Тома в сад. Уже в дверях он вдруг проговорил: «А, собака!» — и насмешливо засмеялся.

Дерек сунул руку в карман и позвенел ключами. Оба мы смотрели в окно, как Джули ведет Тома через сад. В этот миг она была так красива, что мне хотелось смотреть на нее одному, без Дерека. Наконец, не оборачиваясь ко мне, он сказал тоскливо:

— Знаешь, мне хотелось бы, чтобы вы все… ну, чуть больше мне доверяли.

Я зевнул.

Мы с Джули и Сью не обсуждали ложь о собаке. Вообще мы не слишком-то заботились о том, чтобы обмануть Дерека. То, что скрывалось в подвале, казалось нам нереальным, словно во сне, — до тех пор, пока мы не спускались туда и не видели это своими глазами.

Дерек достал часы:

— У меня игра. Увидимся вечером, может быть.

Он вышел и окликнул Джули, та на секунду прервала игру с Томом, чтобы помахать ему рукой и послать воздушный поцелуй. Он подождал еще немного, но она уже повернулась к нему спиной.

Я поднялся к себе, скинул ботинки и носки и лег на кровать. В окно виднелся квадратик бледно-голубого неба без единого облачка. Не пролежав и минуты, я сел и огляделся кругом. На полу валялись банки из-под кока-колы, грязная одежда, обертки из-под чипсов, несколько проволочных вешалок, коробка, где когда-то хранились резинки. Я встал и посмотрел на место, где только что лежал: складки и заломы желто-серых простыней, крупные пятна с четко очерченными краями. Все, что я видел, напоминало мне обо мне самом. Я распахнул дверцы гардероба и принялся кидать туда весь мусор с пола. Сдернул с кровати простыни, подушки, одеяла и их тоже запихал туда. Сорвал со стены фотографии, когда-то вырезанные из журналов. Под кроватью обнаружил тарелки и чашки, покрытые зеленой плесенью. Все это я засовывал в гардероб, пока комната не стала совершенно пустой. Снял даже лампу вместе с абажуром. Затем разделся, запихнул одежду туда же и закрыл дверь. Теперь комната была пуста, как тюремная камера. Я снова растянулся на кровати и смотрел на клочок неба за окном, пока не уснул.

Когда я проснулся, было темно и холодно. С закрытыми глазами я потянулся за одеялом. Я смутно помнил, что спал на фундаменте снесенного дома, — может быть, я все еще там? Я не понимал, почему оказался голым на голом матрасе. Рядом кто-то плакал. Может быть, я? Я привстал, чтобы закрыть окно, и в этот миг вспомнил, что у меня уже давно умерла мать. Все встало на свои места: я снова лег, дрожа и прислушиваясь. Плач доносился из соседней комнаты — негромкий, жалобный. В нем было что-то успокаивающее: некоторое время я лежал и слушал, не чувствуя никакого любопытства. Наконец дрожь улеглась, я закрыл глаза, и тут же, словно в кино после перерыва, под закрытыми веками потянулась череда живых картин. На миг я открыл глаза, но и наяву, в темноте, передо мной проходили те же образы. Интересно, почему я так много сплю, подумал я? Я увидел жаркий летний день и переполненный пляж. Время идти домой. Отец и мать идут впереди, в руках у них складные стулья и охапка полотенец. Я за ними не поспеваю. Крупная круглая галька врезается мне в ноги. В руке у меня вертушка на палочке. Я плачу, потому что устал и хочу, чтобы меня взяли на руки. Родители останавливаются, чтобы меня подождать, но, как только я их догоняю, поворачиваются и идут дальше. Я начинаю вопить в голос, и другие дети оборачиваются на меня. Бросаю вертушку, а когда кто-то поднимает ее и протягивает мне — мотаю головой и ору еще громче. Мать передает складной стул отцу и подходит ко мне. Она поднимает меня на руки, и через ее плечо я вижу девочку со своей вертушкой в руке: она стоит и смотрит на меня. Ветерок весело крутит яркие лопасти вертушки, я отчаянно хочу получить ее назад, но девочка осталась далеко позади, мы уже вышли на улицу. Я горько плачу, но мать словно не слышит…

На этот раз я открыл глаза и проснулся полностью. В комнатке было жарко и душно из-за закрытого окна. За стеной все еще плакал Том. Я встал, голова у меня закружилась, и пришлось прислониться к гардеробу. Я открыл его и начал шарить в поисках одежды. Из гардероба выкатилась лампа, упала на пол и разбилась. Я выругался громким шепотом. Темнота и духота мешали продолжать поиски. Ощупью, выставив перед собой руки, я добрался до двери, вышел на площадку, постоял, давая глазам привыкнуть к свету. Снизу слышались голоса Джули и Сью. При звуке открывающейся двери Том замолк, а затем захныкал снова — притворным, неубедительным плачем, на который Джули не обратила бы внимания. Дверь в ее спальню была открыта, и я тихо вошел туда. В комнате горел очень тусклый ночник, и поначалу Том меня не заметил. Он сбил все простыни и одеяла в конец кровати и лежал на спине голый, глядя в потолок. Хныканье его напоминало нестройное пение. Иногда он словно забывал, что плачет, и умолкал, затем вспоминал и принимался хныкать громче. Минут пять или около того я просто стоял у его кровати и слушал. Одну руку он закинул за голову, а двумя пальцами другой теребил свой член.

— Так-так, — сказал я.

Том откинул голову и посмотрел на меня без всякого удивления. Затем снова устремил взор в потолок и захныкал. Я подошел к его кроватке сбоку и сурово спросил:

— Что с тобой? Какого черта ты ревешь?

Тут Том заревел по-настоящему, хлюпая и роняя слезы на простыню.

— Подожди, — сказал я и попытался опустить бортик кроватки. В темноте я никак не мог понять, как отщелкивается замок. Брат набрал полные легкие воздуха и заорал. Его крик мешал сосредоточиться. Я ударил по замку кулаком, затем схватил кроватку за прутья и потряс так, что она закачалась. Том засмеялся, что-то поддалось, и бортик упал на пол.

— Еще раз! Сделай так еще раз! — потребовал Том пискливым младенческим голоском.

Я сел на край кровати, на сбитую кучу одеял. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, затем он спросил обычным голосом:

— А почему ты неодетый?

— Потому что жарко, — ответил я.

Он кивнул:

— Мне тоже жарко.

Теперь он лежал, закинув за голову обе руки, словно загорающий на пляже, и был уже совсем не похож на младенца.

— Ты поэтому ревел? Потому что жарко?

Он немного подумал и кивнул.

— Так ведь от плача еще жарче станет, — сказал я.

— Я хотел, чтобы пришла Джули. Она сказала, что обязательно придет.

— Зачем она тебе?

— Потому что я ее хотел.

— А зачем?

Том нетерпеливо прищелкнул языком:

— Потому что я ее хотел!

Я скрестил руки на груди. Мне захотелось задать ему пару вопросов.

— Ты помнишь маму? — Он приоткрыл рот и кивнул. — А ее не хочешь?

— Она же умерла! — с негодованием ответил Том.

Я забрался в детскую кроватку с ногами, и Том подвинулся, чтобы освободить мне место.

— Да, она умерла, — сказал я. — И все равно, разве ты не хочешь, чтобы к тебе пришла она, а не Джули?

— Я хожу к ней в комнату, — похвастался Том. — Я знаю, где Джули держит ключ.

Запертая спальня почти стерлась из моей памяти. Когда я думал о маме, мне всегда вспоминался подвал.

— И что ты там делаешь? — спросил я.

— Ничего.

— Что там сейчас?

— Джули все убрала, — пожаловался Том. — Все мамины вещи.

— А зачем тебе мамины вещи?

Том уставился на меня так, словно я задал бессмысленный вопрос.

— Ты играл с ее вещами? — спросил я.

Том кивнул и поджал губы, подражая Джули.

— Мы переодевались и придумывали разные вещи.

— Вы с Джули?

Том захихикал:

— Дурак, мы с Майклом!

Майклом звали его приятеля из многоэтажек.

— Вы одевались в мамину одежду?

— Мы играли в маму и папу, и еще в Джули и тебя, и еще в Джули и Дерека.

— А как вы играли в Джули и меня? — И снова Том посмотрел на меня так, словно не понял вопроса. — Ну, что вы делали?