Цена её любви
Шрифт:
В замок Бедфорд прибыли два монаха-доминиканца, вызванные графиней из Оксфоршира, где правил её родной брат. Они появились под покровом темноты; и ночью же в дом Неда Додсона постучались четверо стражников…
Иза отказывалась верить своим ушам. Её обвиняли в колдовстве!
Одна за другой выступали те, кого она считала подругами. Лгуньи, одетые в сшитые её руками платья, рассказывали, что видели, как белошвейка разгуливала голышом по лесу. Что наблюдали, как она выбиралась за ворота замка верхом на козе, замечали, как…
Изабель Блер уже и не помнила всех обвинений, предъявленных
Инквизитор не позволил пытать беременную, но он не мог проследить за тем, что делали с ней ночью…
А ночью приходила Жаклин, каждый раз придумывая новые истязания, хотя больнее всего ранили слова.
– Ты думала, что я не исполню своих угроз? Надеялась, что забуду о шлюшке, заявившей, что беременна от моего сына? – Знатная дама с остервенением пинала простолюдинку, норовя попасть ногою в живот, или била палкой, опасаясь подойти слишком близко. – Думала, я позволю тебе уйти из замка и родить ублюдка?
Она не внимала словам, которые Изабель шептала растрескавшимися от жажды губами. Не желала слушать проклятий, посылаемых на головы всех клеветниц. Графиня вершила собственный суд, с нетерпением ожидая, когда священники отдадут ей подсудимую.
– Любит он тебя, как же! Ричард уже и думать забыл о нищей девке. Гвен Пембрук – редкая красавица и сумеет удержать возле себя мужчину.
На вопрос Изабеллы «где он сейчас?» надменная леди неизменно отвечала:
– Далеко! И не вернётся, пока тебя не сожгут на костре вместе с ненавистным выродком!
Графиня уходила под утро, ни разу не забыв на прощание плюнуть белошвейке в лицо. Та вытирала следы унижения рукавом грязного платья, каждый раз обещая небесам выжить и непременно отомстить леди Бедфорд.
Глава1.3
Изабель голодала. Кусок чёрного хлеба и кувшин с затхлой водой. Всё, что выдавали перед допросом. Постная еда не могла насытить женщину, питающуюся за двоих. Постепенно яркие воспоминания о любви Ричарда, заполнявшие мысли узницы, вытеснялись мечтами о свежеиспечённом куске хлеба, глотке парного молока. Она, слизывая влагу, сочащуюся с грязных каменных стен темницы, мечтала вдоволь напиться из родника.
Каждый день белошвейке задавали один и тот же вопрос:
– Признаёшь ли себя виновной?
На который она неизменно отвечала:
– Нет!
И тут же следовал другой:
– Отрекаешься ли ты от Сатаны?
После слов начинались побои.
И никому не было дела, что ответит узница, обвинённая в колдовстве и ереси графиней, сделавшей крупное пожертвование Оксфорширской епархии. Леди Бедфорд собственноручно одарила кошелем чистого серебра каждого из доминиканцев.
«Восхвалять, благословлять, проповедовать» – девиз ордена Псы Господни понимали по-своему. И служили мучители, и восхваляли, и благословляли в стенах замка не Бога, а серебро; и взяли за жизнь Изабеллы Блер намного больше тридцати сребреников. И не был уже давно никто из них нищим монахом, ушедшим в мир проповедовать заповеди …
Она продержалась двадцать дней. Избитая до черноты, с наполненными гноем ранами, оставленными
Блер потёрла внезапно занемевшую руку. После обращения шрамы исчезли, но она по-прежнему чувствовала боль, стоило лишь закрыть глаза…
На двадцать первый она не выдержала и созналась, что собирала травы в лесу, но лишь для лекарства, тайно занимаясь врачеванием…
И всё!
Достаточно было признания в одном грехе, как тут же признали все обвинения, даже не пытаясь играть в правосудие. Уже через день инквизитор вынес вердикт.
– «Да будет наказан по заслугам», передавая решением несчастную в руки светской власти… в руки графини Бедфорд!
С пожеланием: «Пощадить жизнь и тело отпавшей от церкви».
Лицемерное всепрощение, которое никто не собирался выполнять.
– Ну что, готова принять смерть? – с такими словами обратилась к белошвейке леди Жаклин, как только инквизиторы вышли за дверь. – Сгоришь на костре не позднее, чем через неделю, жаль, что не смогу насладиться этим зрелищем! Я уезжаю сегодня, нужно успеть к свадьбе сына, которая состоится в то же время, что и казнь.
Она оглядела сжавшуюся в комок Изабеллу, прикрывающую руками опустившийся вниз живот. – И так слишком надолго задержалась в замке! – Графиня, довольная содеянным злом, захохотала: – Похоже, твой выродок готовится выйти на свет Божий! И это будет очень яркий свет! Пламя костра! – Жаклин плюнула в сторону осуждённой и, гордо выпрямив спину, вышла из темницы.
Иза отказывалась верить в происходящее. За что? Почему? Как может родная бабка желать смерти внуку? Родится в костре… погибнет в то время, когда его отец будет давать перед Христом клятву верности другой женщине…
Она, закрыла глаза, взвыв от отчаяния, вовсе не из жалости к себе; голод и боль сделали своё дело. Белошвейка больше не держалась за жизнь, ожидая смерти как избавления от страданий, но дитя…
Чем заслужил младенец смерти? Маленький живой комочек, зачатый в любви, от семени сына проклятой убийцы!
Резкая боль прорезала низ живота, выворачивая мышцы. Изабелла почувствовала, как что-то тёплое побежало по ногам. Ребёнок давно уже не шевелился, и её обуял страх. Неужели малыш умер? Погиб, чтоб избежать смерти от костра. Но боль снова полоснула, отвлекая от мрачных мыслей. Иза не смогла удержать вскрик, полный невыносимой боли. На вопль прибежал стражник, охраняющий двери темницы. Он смотрел на ладони узницы, зажатые между ног; по грязным пальцам сочилась алая кровь.
Она не видела испуганного лица охранника. Не чувствовала худые крепкие руки старухи, пытающиеся отвести ладони, прикрывающие окровавленную промежность.
Боль, беспрерывная, адская, туманила сознание.
Младенец не умер – он рвался наружу, пытаясь отвоевать право на жизнь, бился, разрывая всё внутри матери.
Роды были стремительными. Схватки накатывали одна за другой, не позволяя роженице отдышаться. Она рвала от боли волосы, кричала, выла нечеловеческим голосом, проклиная день и час, когда сама появилась на свет!