Цена империи. На начинающего Бог
Шрифт:
Я взял небольшую паузу и выложил перед Обручевым схему того, как я это вижу. Я воспроизвел по памяти структуру Генштаба РККА после реформы 1924 года. Тут было расписано почти все, что мне было нужно на данный момент. При этом важнейшей идеей стало четкое разграничение функций Военного министерства и Генштаба.
Да, отдых мне сегодня только снился… И мы склонились над схемой… Уточняя, что-то меняя, карандашом выписывая фамилии тех, кто мог занять ту или иную должность. Этот день закончился как всегда, раньше, чем закончил работу. Домой я вернулся за полночь.
[1] Любимым занятием многих дипломатов было угадывать по развешиваемым портретам предков политику нового императора.
Глава двадцать седьмая. Отбросы…
Глава двадцать седьмая
Отбросы…
Санкт-Петербург. Петропавловская крепость
Март-апрель 1880 года
Настоящих
характера
(Хоуп Соло)
Полковник Мезенцев
Трудно работать с этим контингентом. Трудно, но надо. Как только ранение затянулось, и врачи дозволили мне ходить, состоялась беседа моя с Государем, Михаил Николаевич опять высказал свою признательность в спасении не только себя, но и семьи. Как следовало из показаний англичанина Фиппса — нападавшие имели намерение проникнуть в дом и извести всю семью вероятного претендента на престол. Кандидатуры слабовольного коррумпированного Константина или еще более коррумпированного и слабовольного Николая их устраивали намного больше, в том числе, в качестве регентов. Бесед было несколько. Мне казалось, что Государь присматривается ко мне. А после состоялся тот разговор, который и решил мою судьбу. Государь решил создать Службу Императорской Безопасности. Пока что не было у нее руководителя, и все подразделения службы подчинялись на прямую Государю. Состояла она из трех Комиссий. Комиссия Надзора. Комиссия Сообщений. Комиссия Исполнения. Каждый из руководителей имел право на круглосуточный доступ к императору. Я Комиссар-3, и на мне лежит исполнение самых сложных поручений монарха. Причем и таких, о которых нельзя писать в мемуарах. Чин полковника я получил авансом, перепрыгнув подполковника, который мог бы получить по выслуге, если бы были засчитаны годы отпуска. Итак, комиссия Надзора — это люди, которые очень аккуратно будут контролировать самые-самые верха: и Романовых, и высших чиновников, и работу жандармов. Для всех это 1-я комиссия СИБ. Кто ее руководит даже я не знаю. 2-я комиссия СИБ — Сообщений, это своеобразная курьерская служба. Даже не фельдегеря. Бери выше. Через эту службу проходят письма и устные приказы государя особой важности или секретности. 3-я комиссия — за мной. У меня два отдела — внутренний и внешний. Пока сотрудников кот наплакал. И для выполнения некоторых деликатных поручений приходится работать с местным контингентом, как сказал Государь, на этом этапе без аборигенов не обойтись. Вот только следов оставлять нельзя. Никаких. Но тут скрипнула дверь. В допросную доставили молодого человека, студента, у которого еще и борода не образовалась. А вот усы уже носит. Голову покрывает густая шевелюра волос. Одет опрятно, аккуратно. Несмотря на то, что его доставили из мест не столь отдаленных, чувствуется, что превратности судьбы его не сломали. Да и что тех превратностей?
— Абрам Липманович Бак? Не так ли? — спрашиваю, пристально вглядываюсь в глаза молодого человека. Интересно, что такого в нем нашел Государь?
— Трудно себе представить, чтобы вы увидели тут кого-то другого. — отвечает. Он и на допросах был дерзок. И вины за собой не признавал, да и было той вины… — Позвольте узнать, кому я понадобился так срочно, чтобы
вытаскивать
меня
из ссылки
в Бахмуте и сюда, в крепость?
— Полковник Мезенцев.
— Жандарм?
— Что-то вроде того. Только жандармы — это цепные псы режима. Как любите вы, революционеры, говорить. А я — цепной пес Государя.
— Опричник, получается? Так опричнику метла положена.
А он еще иронизирует. Да, дерзок, так о нем и писали. Впрочем…
— А еще голова пса или волка. Лучше волка. Но захотел я видеть вас потому, что судьба твоя, юноша (а молодому человеку двадцать три всего) заинтересовала почему-то императора Михаила Николаевича, почему, не знаю. Но сказал мне Государь: «Такой талант пропадает! Занимался бы наукой, им бы вся Россия гордилась». Не скажите, каковы ваши заслуги в науке? Ась? Пока никаких? Вот-вот. Вы бы определились, Абрам Липманович, что вам по душе — путь научного познания или путь профессионального революционера. Я ведь вижу, вы — перфекционист. Вы что-то плохо делать не будете.
— Не научен. Если что-то делать, так делать на совесть.
— Вот-вот. Хотите скажу, что будет в итоге? Вот станете вы профессиональным революционером. Сейчас в моде террор. Абсурдная идея, что с властью можно говорить с позиций силы. Вы человек талантливый, что-то придумаете, какой-то дерзкий экс. Но ведь все равно вас найдут. И что тогда? Каторга или петля. И забвение. Вы ведь в Бога не верите?
— Не верю. А помнить меня будут долго. А когда царизм падет, верю, что всем героям поставят памятник.
— А вашему телу, разлагающемуся в сырой земле, какое будет до этого памятника дело? Душе, да, душе другое дело, ей бы приятно было бы. А так, раз души нет, то вашему трупу все равно будет, разве не так?
— Допустим…
— Хорошо. Теперь второй вариант: вы занимаетесь наукой. Серьезно занимаетесь. Защищаете диссертацию. Получаете лабораторию. Делаете открытие, находите метод лечения, который спасет сотни или тысячи жизней. Получаете заслуженную славу, общественное признание ваших заслуг. Но ведь не это главное — ваш метод будет продолжать
— Но как же несправедливость? Я же вижу…
— Я не буду вас агитировать, молодой человек. Несправедливости много, это правда. Но криками, беспорядками и бомбами их не исправить. Насилие порождает насилие. И ничего более. Бойтесь людей, которые обещают установить благо для всех. Чаще всего они готовы всех ради несогласных ради сего блага перевешать. И, чтобы закончить наше знакомство — вы вольны идти на все четыре стороны. Вот документ об освобождении. Да, как видите, вербовать вас в тайные агенты никто не собирается. Даже слова брать, что не будете заниматься революционной деятельностью, не буду. Вам разрешено продолжить обучение в любом университете. Вот тут моя визитка. Если у вас возникнут недоразумения по учебной линии — обращайтесь. Помогу. Тут еще чек от Государя. Это стипендия. Если вы соизволите все-таки заняться наукой, Михаил Николаевич будет следить за вашими успехами. Он обещал.
Потрясенный молодой человек вышел из этого кабинета свободным. Весьма редкое явление. Учитывая, что в ближайшее время снимут ограничения для евреев, то скорее всего, российская наука товарища академика Алексея Николаевича Баха[1] потеряет, а академика Абрама Липмановича Бака приобретёт.
Этот клиент на сегодня был самым простым. А вот теперь завели человека, с которым работать было намного сложнее. Это была уже третья беседа. Она должна была стать последней. Вакаревич Абрам Витольдович. Невысокий человечек тридцати трех лет, с крысиной мордочкой, щеточкой усиков под носом, последняя мода одесских гомосексуалистов. Тоже «материал», как говорил Государь. Но этот типчик — материал особенный. Один мелкий польский шляхтич, работающий на Варашавской железной дороге, в молодости совершил великую глупость: влюбился в красивую еврейку, женился на ней, поссорился со своими многочисленными бедными как крысы, но горластыми, как слоны родственники. Своего сына, которого упрямая мамаша назвала Абрашей, да и сделала при помощи нехитрой операции настоящим евреем, папаша не любил. Когда Сарра Вакаревич умерла, сыночку было шесть лет. Папаша о нем забыл. Кормили — и ладно. Предоставленный сам себе пан Вакаревич-младший развивался весьма однобоко — в криминальную сторону, и проявил в этом деле недюжинную изобретательность. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, кагал внезапно решил помочь юноше, и он был отправлен учиться в Вильно на аптекаря. Городок юноше понравился. И он стал работать в довольно престижном заведении, набираясь опыта, сначала подай-принеси, потом смешай порошки, потом приготовь настойку. Вскоре пан Вакаревич открыл свою лавку по торговле всякой всячиной медицинского назначения. Назвать это убожество аптекой никто бы не рискнул. Да и расположена она была на окраине Вильно, в районе, известной своим неблагополучием и криминалитетом. И тут был свой резон. Абрам Витольдович стал оказывать услуги аптекаря и даже врача всяким скользким личностям. Набрался наглости и оперировал. Не всегда успешно, но никто из неудачно попавших на стол в его маленьком домике не возражал. В тюремной больничке ужель лучше будет? Подвела нашего «героя» страсть к экспериментам и смешиванию. Стали у него получаться очень интересные порошочки. Бесцветные, безвкусные, от одной из них человек умирал от сердечного приступа, от другой тихо и спокойно засыпал и не просыпался. И практика появилась. И спрос на сии зелья не заставил себя ждать. Кое-что брали веселые девицы, которые подсыпав снотворное клиенту оного раздевали до нитки. Но не повезло господину Вакаревичу с одной панночкой, настоящей аристократкой из того же Вильно. Умела она крутить мужиками, которые охотно тратили на дамочку приличные деньги. За счет своих содержателей жила панна Анна на широкую ногу. Но тут ее один кавалер внезапно умер, застраховав свою жизнь на весьма приличную сумму и наследником страховки указав панну Анну. Страховой компании это показалось весьма подозрительным. Полиция признала сию смерть несчастным случаем — сердце остановилось, врач не нашел ничего необычного в гибели немолодого уже человека. Но частный сыщик, нанятый этой компанией рыл землю носом. Он и раскопал аптеку пана Вакаревича. И даже втерся в доверие к аптекарю, купив состав для устранения конкурента. Тут обычная осторожность пана Абрама дала сбой. В итоге он признался в содеянном, а у панночки нашли при обыске остатки зелья, которое она держала, по-видимому, для другого из клиентов, которым, как разорившемуся Александру, уже нечего было дать. Собственная жадность и осторожность страховой компании привела мадам Анну на эшафот. И туда же должен был отправиться пан Абрам. Вот только на него имелись другие планы. За две предыдущие встречи Сергей Николаевич точно составил и предоставил императору психологический портрет объекта и то, как с ним работать.
— Ну что, Абрам Витольдович, готовы встретиться с Господом? Ваше прошение о помиловании отклонено.
— И вы тут для того, чтобы сообщить бедному еврею о его скорбной доле? — а ведь еще на что-то надеется, правильно понял, что целый полковник не будет ему сообщать столь приятную новость, мог бы и надзиратель сделать. Да еще перевод сюда, где содержат только особо опасных преступников… зачем? Легко прочитав мысли собеседника, Мезенцев продолжил:
— Не прибедняйтесь, Абрам Витольдович, это вы как еврей бедный. А как сын польского шляхтича сумели денежку скопить немалую. Могли бы решпектабельную аптеку открыть в центре Вильно, а все и сами в хибаре и аптека почти что в трущобах…