Цена весны
Шрифт:
Ота наклонился к подоконнику окна, его тень упала на Баласара. Генерал повернулся к нему. В его голосе бушевала накопленная злость, на лице было выражение бессилия.
— Ты знаешь, Ота? — спросил он. — Ты знаешь, что они сделали?
— Это сделал не я, — сказал Ота. — Клянусь.
— Я посвятил жизнь тому, чтобы изгнать из мира ваших богов-призраков. И я думал, что мы это сделали. Даже после того, что твои ублюдки сделали со мной, со всеми нами, я радовался тому, что сделал для мира. Я потерял своих людей ради этого, и я живу только для того, чтобы эта потеря что-то значила. Несмотря на страшную цену,
Баласар стукнул по столу открытой ладонью, раздался звук, словно камень треснул. Ота сложил было руки в позу, которая предлагала утешение, но остановился и дал рукам упасть.
— Мне очень жаль, — сказал Ота. — Я пошлю своих лучших агентов найти нового поэта и разобраться с ним. А пока обо всех вас позаботятся и…
Баласар с горечью рассмеялся:
— С чего мне начать, высочайший? Ты собираешься позаботиться о нас всех? Ты действительно думаешь, что это произошло только с теми гальтами, которые приехали в твой грязный город? Ставлю на что угодно, дома произошло то же самое. Сколько рыбаков плыло в своих лодках, когда это произошло? Сколько людей путешествовало по дорогам? Легче сорвать луну с неба, чем позаботиться о всех нас.
— Мне очень жаль, — повторил Ота. — Как только мы найдем поэта и поговорим с… — Он запнулся, не зная, что сказать: ожидаемое «ним» или более вероятное «ней».
Баласар развел руки ладонями вверх, словно доказывая что-то маленькое и очевидное.
— Если это не работа твоего ручного андата, как ты можешь надеяться что-то сделать? — спросил Баласар. — Они могут лишить зрения и тебя, в любое мгновение, и ты ничего не сможешь сделать. Это же андат. Нет обороны. Нет разумной контратаки. Собери своих стражников. Если они займут позицию, то воротятся назад слепыми и умрут рядом с нами. Ты ничего не можешь сделать.
«Это дело рук моей дочки, — подумал Ота, но не сказал вслух. — Я могу надеяться, что она все еще любит меня и согласится выслушать».
— Ты же никогда не чувствовал такое, — сказал Баласар. — Мы, остальные? Весь оставшийся мир? Мы знаем, что это такое — стоять лицом к лицу с андатом. Ты не сможешь с этим покончить. Ты даже не сможешь начать переговоры. Ты не в том положении. Самое лучшее, что ты можешь сделать — умолять.
— Тогда я буду умолять, — сказал Ота.
— Вот и наслаждайся этим, — сказал Баласар, откидываясь на спинку стула. Словно боец рухнул на пол в конце схватки. Энергия, гнев и насилие погасли; остался только маленький слепой гальт, ждущий, когда какая-нибудь добрая душа придет и заберет остатки нетронутой еды. Ота встал и тихо вышел из комнаты.
По всему городу разыгрывались подобные сцены. Мужчины и женщины, которые так хорошо себя чувствовали прошлой ночью, испытывали гнев и отчаяние. Они вслепую носились по незнакомым улицам, кричали и махали любым попавшим в руки оружием на любого, пытавшегося помочь им. Или плакали. Или, как Баласар, ушли в себя. Последнее было самым ужасным.
Баласар был только первой остановкой на долгом и мучительном пути Оты. Этим утром он собирался обойти всех высших советников, пообещать приложить все усилия для восстановления их зрения и обеспечить самый лучший уход. Генерал испортил план. Она зашел еще к двоим и сказал то же самое. Ни один из них не издевался над ним, но Ота видел, что слова падают в пустоту.
Не заходя к третьему советнику, Ота вернулся во дворцы, молясь, чтобы от Идаан пришло какое-то известие. Ничего. Вместо этого его залы для аудиенций наполнил утхайем, некоторые в прекрасных платьях, которые они торопливо накинули, другие все еще в том, в чем спали. Голоса перекрикивали друг друга, были громче прибоя и так же неразборчивы. Везде, где он проходил, их глаза поворачивались к нему. Ота шел с мрачным выражением на лице, держа спину прямо, насколько мог. Он приветствовал потрясение и страх с той же беспристрастностью, как и выражение радости.
Радости было больше, чем он ожидал. Больше, чем надеялся. Андат вернулся в мир, гальты страдают, и это надо отпраздновать. Ота не отвечал на призывы, но сделал мысленный список тех, кто смеялся, как и тех, кто плакал. Однажды, сказал он себе, лучшие из этих мужчин и женщин будут вознаграждены, худшие — не получат ничего. Только он не знал, как.
И его личных комнатах слуги роились, как мошки. Никаких расписаний, никаких планов. Приказы от Госпожи вестей противоречили указаниям Господина ключей, и все их речи не говорили стражникам, что им нужно делать. Ота сам зажег огонь в очаге от огрызка свечи и разрешил хаосу клубиться вокруг себя.
Данат нашел его сидящим у очага и глядящим в огонь. Глаза сына были широко открыты, но плечи он не опустил. Ота принял позу приветствия, и Дана присел на пол перед ним.
— Что ты делаешь, папа-кя? — спросил Данат. — Ты просто сидишь и все?
— Я думаю, — ответил Ота, зная, что слова прозвучат неубедительно.
— Ты им нужен. Ты должен собрать высший утхайем и рассказать им, что происходит.
Ота посмотрел на сына. Решительное лицо, искренние глаза, такие же темно-коричневые, как у Киян. Из него получится хороший император. Лучше, чем Ота. Он взял руку юноши.
— Флот обречен, — сказал Ота. — Гальт сломлен. Эти новые поэты, кто бы они ни были, не подчиняются империи. Что я могу сказать утхайему?
— Это, — сказал Данат. — Если нет ничего другого, скажи это. Все знают, что это правда. Вот и скажи ее. Как это может быть неправильным?
— Потому что мне нечего сказать потом, — ответил Ота. — Я не знаю, что делать. У меня нет ответа.
— Тогда скажи им, что мы думаем над ним, — сказал Данат.
Ота сидел молча, руки на коленях, давая огню в очаге светить в глаза. Данат тряхнул плечами и издал какой-то звук — частично разочарование, частично мольба. Ота не ответил. Данат встал, принял позу конца аудиенции и вышел. Нетерпение молодого человека задержалось в воздухе, как фимиам.
Было время, когда Ота обладал уверенностью юности. Он держал в руках судьбы народов, и делал то, что надо было сделать. Он убил. Каким-то образом годы выдавили ее из него. Со временем Данат тоже увидит сложность, бесполезность и печаль. Он еще молод и не устал душой. Его мир все еще прост.
Пришли слуги, и Ота отослал их. Он подумал было подойти к столу и написать письмо Киян, но сил не было. Он подумал о Синдзя, летящего на быстрых осенних волнах в Чабури-Тан и ожидающего помощи, которая не придет. Узнает ли он? Есть гальты среди его экипажа? Сумеет ли он догадаться, что произошло?