Цена весны
Шрифт:
— Согласен, — сказал Маати, когда она закончила, и он мог вернуть рукава на место. — Так ты считаешь…
— До Ночи свечей, несомненно, — сказала Эя. — Но здесь и начинается сложность. Нам придется покинуть школу. Утани был бы самое лучшее, но Патай тоже подойдет, если это окажется невозможно. Ты и я сможем уехать утром, остальные тоже присоединятся к нам.
Маати хихикнул.
— Эя-кя, — сказал он. — Ты извинялась, когда разрешила Ашти Бег уйти. Я понимаю, почему ты это сделала, но тебе не о чем волноваться. Даже если она сказала кому-то, что мы здесь, Ванджит может приказать Ясности-Зрения ослепить их всех, и мы спокойно уйдем. Сила андата…
— Твое сердце ослабло, — сказала Эя. — И здесь у меня нет ни трав, ни ванн, чтобы позаботиться о тебе.
Она сказала это усталым голосом, спокойным и ровным. Маати почувствовал, как с его губ исчезает улыбка. Он видел, как в ее глазах сверкнули слезы, капли еще не пролились, но угрожали. Он принял позу, отрицавшую все ее слова.
— У тебя плохой цвет лица, — сказала она. — И неровный пульс. Густая и темная кровь. Именно это я и делаю, дядя. Я нахожу больных людей, вижу признаки, а потом думаю о них и их телах. Я гляжу на тебя и вижу человека, чья кровь течет медленно и все больше замедляется.
— Ты все вообразила, — возразил Маати. — Я в полном порядке. Просто я плохо спал. Я бы никогда не догадался, что из всех людей ты ошибешься, приняв небольшую усталость за слабое сердце.
— Я не…
— Я в полном порядке! — крикнул Маати, ударяя по подлокотнику. — Мы не можем позволить себе бежать в зубы зимы. Ты больше не целитель. Это пройденный этап твоей жизни. Ты — поэт. Ты — поэт, который должен спасти города.
Он взяла его руку двумя своими. Какое-то время слышался только тихое ворчание огня и почти неслышный шорох ее ладони, гладящей его запястье. Одна из угрожавших слез упала, черная струйка потекла по ее щеке. Он и не знал, что она выкрасила веки.
— Сейчас ты и только ты, — тихо сказал он, — самый важный поэт. Самый важный из всех, что когда-то существовали.
— Я только женщина, — сказала Эя. — Я делаю все, что в моих силах, но я устала. И мир вокруг меня становится все темнее. Если я не могу позаботиться обо всем, я, по меньшей мере, позабочусь о тебе.
— Я буду в порядке, — сказал Маати. — Я уже далеко не молод, но мне еще далеко до смерти. Мы закончим твое пленение, и тогда, если хочешь, притащи меня к половине всех бань в Империи. Я подчинюсь.
Еще одна слеза появилась на ее лице. Маати взял рукав и вытер ее.
— Я буду в порядке, — повторил Маати. — Я буду отдыхать больше, если хочешь. Я буду считать, что мои кости сделаны из разваливающихся кирпичей и стекла. Но ты не можешь заботиться только обо мне. Все эти люди снаружи. Им нужна твоя забота. Не мне.
— Разреши мне поехать в Патай, — сказала она. — Там я смогу добыть травы.
— Нет, — сказал Маати. — Я не могу этого сделать.
— Разреши мне послать Большую Кае. Я не могу просто смотреть и ничего не делать.
— Хорошо, — сказал Маати, успокаивающе поднимая руки. — Договорились. Давай подождем до утра, и мы поговорим о Большой Кае. И, возможно, ты поймешь, что я только устал и мы сможем это пережить.
В конце концов она ушла, ни в чем не убежденная. Когда упала темнота, Маати обнаружил, что впал в безнадежность. Его окружал мир — тихий, спокойный и совершенно не знающий о нем.
Его сын мертв. Люди, которых он считал друзьями, стали врагами, а он сам — один из самых презираемых людей в мире. Эя ошибается, конечно. Он совершенно здоров. Но, когда-нибудь, оно может подвести. Все люди умирают, и большинство из них забыто. И немногих незабытых не всегда поминают добрым словом.
Он зажег ночную свечу, поднеся ее к очагу, воск шипел, падая на угли. Потом нашел свою книгу, сел поближе к решетке очага, открыл первую страницу и прочитал слова.
Я, Маати Ваупатай, один из двух оставшихся в этом мире людей, обладающих силой андата.
Это уже неправда. Сейчас есть три живых поэта, и один из них — женщина. Между тем мгновением, когда он в первый раз коснулся пером страницы, и этим, когда он читает ее поздним вечером, мир изменился. Маати спросил себя, сколько из остального текста уже устарело, стало собственность прошлого, которое не восстановить. Он читал медленно, отмечая путь, по которому следовал его ум. Свеча бросала на страницы оранжевое свечение, слова, казалось, отступили вглубь страницы, словно стали больше и дальше. Огонь грел лодыжки, превращая сильное твердое дерево в золу, более мягкую, чем снег.
Он с удивлением увидел в книге гнев и горечь. И поток ненависти в ее словах. Он не думал, что хотел помещать ее туда, и все-таки не мог этого отрицать, пока сидел и читал в одиночестве, с замедляющейся кровью. Ненависть к Оте и гальтам, конечно, но и к Семаю. К Лиат, которую он упоминал чаще, чем помнил, и словами, которых она не заслужила. Ненависть к богам и миру. И, до известной степени, ненависть к самому себе. Он тихо заплакал, еще не дойдя по последней страницы.
Он нашел чернильный брусок и свежее перо, зажег все фонари и свечи, которые смог найти, и сел за стол. Первым делом он провел линию посреди последней страницы, отмечая изменение в книге и в себе, которое еще не мог описать. Он освежил чернила, хотя еще не знал в точности, что собирается написать. Наконец кончик побежал по странице, оставляя за собой буквы, так же сухо и тихо, как ящерица по камням.
Если бы это было в моей власти, я бы начал все сначала. Я бы опять стал мальчиком и выбрал бы другой путь. Сегодня вечером мне сказали, что мое сердце слабеет. Глядя назад, на человека, которым я был до сих пор, я думаю, что так было всегда. Я думаю, что оно разрывалось слишком много раз и, когда собиралось вновь, каких-то кусков не хватало.
И, хотя я считаю, что это — плач труса, я не хочу умирать. Я хочу увидеть, как мир исправится. Я хочу дожить до этого мгновения, по меньшей мере.
Он перестал писать и посмотрел на слова, которые к концу стали менее отчетливыми — чернила кончались.
Эя спала на своей койке, одетая в ту же одежду, которую носила весь день. Дверь стояла приоткрытой, он тихо поскребся, и она проснулась.
— Дядя, — сказала она, зевая. — Что случилось? Что-нибудь плохое?
— Ты уверена? Ну, в том, что ты сказала о моей крови. Ты полностью уверена?
— Да, — сказала она без малейшего колебания.
— Возможно, — сказал он и закашлялся. — Возможно нам надо ехать в Утани.