Цена весны
Шрифт:
Мертвая страна. Он знал это. И напоминание не доставило ему радости.
Они остановились на ночь на постоялом дворе, притаившимся в лесистой долине. Стены из обожженного кирпича покрывал толстый ковер из плюща, который осенний холод сделал коричневым и ломким. Новости о нем и его миссии волной катились перед ним и делали невозможным тайное расследование. Хозяин прибрался во всех комнатах еще до того, как они узнали, что собираются остановиться здесь, убил своего лучшего теленка и приготовил горячие ванны на случай, если Ота может остановиться у него. Сидя в эркере комнаты, которая могла бы вместить дюжину людей, Ота чувствовал, как его мышцы расслабляются, медленно и не до конца. Учитывая то, что припасы они везли на паровых повозках, а люди по очереди ухаживали за печами или скакали, до Патая оставалось не больше двух дней пути. Без гальтских машин путь занял бы четыре-пять дней.
Низкие облака заслонили луну и звезды. Ота закрыл ставни, спасаясь от холодного ночного воздуха, но в комнате темнее не стало. Большая медная ванна, которую приготовил хозяин, сияла в свете очага. Глиняный кувшин с мылом, стоявший рядом с ней, наполовину опустел, зато Ота почувствовал, что у него есть кожа, не спрятанная под слои грязи и пота. Одежды путешественника исчезли, и он выбрал простой наряд из чесаной шерсти, обрамленной шелком. Голоса стражников поднимались снизу, проникая через пол. Песня, патриотическая и непристойная, и барабан, который бил не в такт. Ота встал на босые ноги и вышел на лестницу. Никакой слуга не пробежал мимо, и Ота обратил внимание на их отсутствие.
Даната не было ни среди стражников, ни снаружи, среди лошадей. И только когда Ота подошел к комнате, отведенной для Аны Дасин, он услышал голос сына. Комната находилась в самом низу, рядом с кухней. Пол был каменный. Ота беззвучно пошел к ней. Ана что-то сказала, он не разобрал, но когда Данат ответил, он уже был рядом и все услышал.
— Конечно они, только папа-кя не один из них. Когда я был мальчиком, он рассказывал мне истории из времен Первой империи о мальчике, полукровке с Бакта. И папа-кя едва не женился на девушке из восточных островов.
— Когда это было? — спросила Ана. Ота услышал звук движущейся материи — натянули одеяло или поправили одежду.
— Давно, — ответил Данат. — Сразу после Сарайкета. Он много лет жил на восточных островах. Там брак заключается в несколько несколько приемов. Он получил первую половину свадебной татуировки.
— Почему он ее не закончил? — спросила Ана.
Ота вспомнил Мадж, которую не вспоминал много лет. Ее широкие бледные губы. Глаза, цвет которых менялся от голубого, цвета моря, до лазурно-серого, как у неба на рассвете. Полоски на животе, постоянное напоминание о ребенке, которого забрали у нее. В его воспоминаниях она всегда была связана с запахом океана.
— Не знаю, — сказал Данат. — Но не потому, что он хотел сохранить чистую родословную. Строго говоря, я вообще не высокородный. Мать не из утхайема, и некоторые люди считают это таким же оскорблением, как брак с девушкой из Западных земель.
— Или из Гальта, — с сарказмом сказала Ана.
— Точно, — сказал Данат. — Да. Конечно, при дворе есть люди, которые настаивают на чистоте линии, но за последние несколько десятилетий они здорово разочаровались.
— Они никогда не примут меня.
— Тебя? — спросил Данат.
— Любую вроде меня.
— Если они не примут тебя, они не примут никого. Так что совершенно неважно, что они думают — у них не будет ни сыновей, ни дочерей при дворе. Мир изменился, и семьи, которые не хотят меняться — вымрут.
— Да, мне кажется, — сказала Ана. Ота спорил с собой, должен ли он тихонько постучать в дверь или уйти, когда Ана снова заговорила. Но ее голос изменился. Он стал ниже и мрачнее, как дождь, бьющий по камню. — На самом деле все это не имеет значения. Важно только одно — не быть гальтом.
— Неправда, — сказал Данат.
— Каждый день, пока мы… пока мы такие, еще больше из нас умирает. Сейчас настало время жатвы. И как они будут жать зерно, если не видят растений? Разве можно выращивать овес и коров по звуку?
— Я знал слепого кожевника, который жил в Лати, — сказал Данат. — И его кожа была ничуть не хуже той, которую делали зрячие.
— Один человек ничего не значит, — сказала Ана. — Он же не пек себе хлеб и не ловил рыбу. Если ему надо было узнать, как вещь выглядит, он всегда мог кого-нибудь спросить. Но если никто ничего не видит, это совсем другое. Все развалится.
— Ты не можешь этого знать, — сказал Данат.
— Я знаю, как это повлияло на меня, — сказала Ана. — И это дает мне почву для догадок. И еще знаю, как мало я могу сделать, чтобы это остановить.
Раздался негромкий звук, Данат ее обнял. Она осторожно отошел от двери, но тут опять раздался голос Аны, наполненный слезами.
— Расскажи мне, — сказала она. — Расскажи мне одну из этих историй. Ту, в которой полукровка может победить.
— В шестнадцатый год правления императора Адани Беха, — сказал Данат звонким и мягким голосом, — явился ко двору мальчик, полукровка с Бакты. Кожа у него была чернее сажи, а ум — такой изворотливый, что он мог перехитрить кого угодно. Когда император увидел его…
Ота отошел от двери, голос сына стал бормотать что-то вроде искаженных слов, но настолько тихих, что они ничего не означали. И так все путешествие. Каждый раз, когда Ота думал, что они на мгновение могут остаться наедине, рядом оказывалась Ана, один из стражников или Ота пытался начать подготовленную речь, но не мог продолжать. Каждый посыльный, которого они останавливали по дороге, был напоминанием о том, что сын должен узнать, что ему нужно сказать. Но от Идаан не пришло ни слова, и Данат до сих пор не знал, что Эя вовлечена в медленную смерть гальтов и, следовательно, в смерть будущего, за которое сражался Ота.
«До Патая», — сказал себе Ота, когда они были в дороге. Во время путешествия не имело значения, знает ли Данат обо всем, но, как только они достигнут цели, сын не сможет действовать, не зная что они ищут и почему. Ота уже не верил, что завтра ему представится другая возможность, получше. Он поднялся по лестнице, нашел служанку, и она отнесла сыр, свежий хлеб и графин с рисовым вином в комнату Даната. Ота ждал в комнате, пока гальтские часы в уголке не прощелкали сами себе, что ночь почти наполовину прошла. Ота даже не заметил, что дремал, пока его не разбудила открывшаяся дверь.