Цена заклятия
Шрифт:
Садовник ухмыльнулся.
— Удивительно, чего только не обнаружишь в зеркале.
«Идиотский разговор продолжается слишком долго», — подумал Эш, бросая взгляд на свой подарок. Обычное зеркало — небольшой стеклянный овал, обрамленный простой изогнутой дубовой рамкой. Его лицо, отраженное полностью, заслонило все вокруг. Остальное, что должно было бы находиться в поле зрения Кермана — садовник, холл, даже его собственная рука, — исчезло из виду, осталось только его лицо.
«Приятное лицо», — подумал Эш, и даже более того: сильное лицо. В самом деле, удивительно, насколько хорошо он выглядит после
Между прочим, почему бы и нет? Керман понимал, что прецедентов еще не было, но он не сомневался, что сможет обойти нелепые конституционные ограничения. Ему нужно только убедить Райвенвуд а уступить…
— Я могу снова стать премьер-министром, — сказал Керман себе, своему «я», глядящему на него из зеркала.
— Разумеется, мы можем, — ответило зеркало. «Какое приятное лицо», подумал он вновь, отрешенно отметив, что голос звучит как-то незнакомо, глубоко и повелительно, с акцентом экзотических земель. «Мой голос, подумал Керман. — Голос, который должен быть моим».
— Но, — продолжало зеркало, — помним ли мы все, что положено знать премьер-министру?
— Разумеется, помню, — огрызнулся Эш. — Мой ум такой же острый, каким был полвека назад, и вдвое острее, чем у молокососов, засевших в Башне сегодня.
— Без сомнения, — ответило его отражение. — Но есть одна вещь, которую они попытались заставить нас забыть, которую они попытались отобрать у нас перед тем, как мы покинули Башню. Они не хотели, чтобы мы и сейчас были столь же сильны, как тогда.
Его губы в зеркале изогнулись в ехидной ухмылке.
— Чепуха. Мой мозг нельзя обуздать. — Губы еще больше искривились.
— Тогда произнеси слова, те семь слов, которые Хамир дал нам как печать власти.
Разумеется, Фраза. Фраза была именно тем, что возвышало его над остальными, тем, что знал только он один во всем мире, он, ну и этот выскочка Райвенвуд, самодовольный Райвенвуд, которому еще не пришло время забыть. Но и у него, Кермана Эша, хранилась в памяти Фраза. Она стала самым весомым доказательством уважения, оказанного ему как премьер-министру Чалдиса. Эш пытался отыскать ее, но язык путался в туманных слогах.
— Разумеется, — произнесло зеркало, — такой сильный человек, как мы, не мог забыть.
Но слова не приходили. Абсурд, ведь они навечно запечатлелись в его мозгу еще с того дня, когда он принял присягу. Он словно увидел помещение в Башне Совета, где это происходило, самого себя и Ливинза, своего предшественника. Вся жизнь Кермана Эша была прелюдией к этому дню, к этому моменту, и вот Ливинз положил руку ему на голову, и непроизнесенные им слова вспышкой яркого пламени отпечатались в мозгу нового премьера.
Те же слова, что сейчас рвались с языка Эша.
Его лицо в зеркале расплылось в довольной улыбке, и оно продолжало улыбаться, даже когда
А затем рука в перчатке заслонила отражение от взора Эша и вырвала зеркало из его пальцев. Эш поднял глаза и увидел улыбающегося садовника, солнце сверкало на его зубах почти столь же ярко, как и на изогнутых краях садовых ножниц в его руке.
Джейм Кордор считал завтрак гарантией безопасности от ежедневных неприятностей. Каждый омлет, пирожок или фрукт служил противовесом жестоким ветрам, дующим из Башни Совета, которые, как подозревал Кордор, однажды со всей своей яростью настигнут его. По расчетам любого человека, в дородности министра финансов заключался достаточный противовес и более худшим неприятностям, но Кордор уже чувствовал приближение бури. И так случилось, что ранним апрельским утром необычайно большой сервиз гатонского фарфора, расписанный вручную, был расставлен перед ним и наполнен его любимыми блюдами.
Однако там имелся один прибор, которого Кордор не рассчитывал сегодня увидеть. Это было серебряное блюдо ручной работы, на нем дворецкий приносил визитные карточки посетителей. Его наличие на сервированном для завтрака столе беспокоило, поскольку Кордор никого не приглашал разделить с ним эту трапезу. Но на этот раз на подносе не было визитной карточки.
Взамен, подобно единственному яркому глазу, глядящему прямо в расстроенные очи Кордора, там лежала единственная, только что отчеканенная золотая монета.
— Сэр? — вновь обратился к своему хозяину дворецкий. Джейм Кордор сидел, безвольно ссутулившись, словно мертвый, в своем огромном, обитом вельветом кресле. Крошка миндального круассана беспечно прилипла к нижней губе министра.
Медленно Кордор отвел взгляд от угрожающего кругляшка на подносе. Он заставил себя выпрямиться и аккуратно обмахнул рот салфеткой.
— Проси, — почти неслышно произнес министр. Дворецкий коротко кивнул, затем помедлил и добавил:
— Я велел охранникам остаться в потайных нишах.
— Нет! — вскинулся Кордор. Давным-давно он велел построить потайные ниши в деревянных панелях столовой, чтобы не беспокоиться по поводу собственной физической безопасности во время приема пищи и, что не менее важно, иметь возможность подслушивать разговоры гостей. Но если Хазард пришел, чтобы требовать…
— Я увижусь с этим посетителем наедине, — сообщил Кордор, и его голос впервые за это утро прозвучал уверенно. По-видимому, вопрос сводился к колебаниям цен, сопоставлению дебета и кредита, то есть к тому, что министр финансов знал досконально. Хотя он и не исключал угрозы насилия, раз уж Хазард пришел к нему лично, все же риск был ничтожен по сравнению с опасностью того, что кто-то может подслушать его разговор с шантажистом.
— Я увижусь с ним наедине, — повторил Кордор. — Вы поняли? Наедине!
Как и несколько наиболее высоко стоявших чиновников из чалдианского правительства, Кордор знал, что Брент Каррельян и Галатин Хазард одно лицо, но этот факт никем никогда не был озвучен. На нескольких церемониях и вечеринках, где присутствовали они оба, Кордор даже дружелюбно болтал с Брентом, но никому никогда даже не намекнул на то, что на приеме был вымогатель, которому он платил ежегодную дань в восемь тысяч золотых.