Цена жалости
Шрифт:
– Ну, – Кель хлопнул в ладоши и так широко улыбнулся, что Гемрик заметил отсутствие у него нескольких зубов и тёмные пятна на всех остальных. – Как говорится, чем богаты, хе-хе. Приятного аппетита!
Увидев, что все приступили к еде, Гемрик быстро заработал ложкой. В лоснящейся от жира похлёбке было больше лука, чем мяса, и тем не менее эта простая пища показалась мальчику вкуснее, чем все яства в мире. Он ел быстро, обжигаясь, давясь и чавкая, пока не заметил, как удивлённо смотрит на него сын Келя. Тот наклонился к матери и спросил, думая, что говорит достаточно
– Мам, а он совсем никогда не ест, да? Они попрошайки, да, мам?
– Сынок, прекрати! Замолчи, – зашипела на него женщина, настороженно посмотрев на отца Гемрика. Тот как будто и не заметил этого, сосредоточив всё внимание на собственном сыне.
Мальчик разозлился, услышав шепот матери с ребёнком. В ярости сжав ложку, он хотел уже сказать, что он, вообще-то, их будущий господин, а не какой-то там попрошайка, и может приказать казнить их, но тут Гемрик столкнулся со взглядом отца. Он хорошо знал ту эмоцию, что светилась в его тёмно-карих, почти чёрных глазах.
Осуждение.
Гемрик тут же успокоился. Ложка стала двигаться размереннее, перестала раскидывать брызги на грязную одежду. Увидев, что его чадо взяло себя в руки, отец вернулся к своей еде. Он сильно похудел и осунулся за последние дни, и всё же поглощал пищу с молчаливым достоинством. То, что сухие, жилистые руки с толсто выступающими венами едва заметно подрагивали, видел, наверное, только сидящий совсем рядом Гемрик.
Если подумать, мальчик и не помнил, когда отец ел. Наверное, во время привалов, когда сам он спал, заключил Гемрик. Не мог же он несколько дней обходиться совсем без пищи?
Нет, конечно. Не мог.
Над ощетинившимся занозами столом повисла неловкая тишина. Стремясь прогнать её, Кель закашлялся:
– Кхм… Так, говорите, в Ветлицу к родственникам едете? А они чем там занимаются? Хозяйство небось держат?
– Да, – проглотив похлёбку, односложно ответил отец.
– А кто они, эти ваши родственники? Авось, знаю кого?
– Вряд ли.
Неловкая тишина вернулась. Некоторое время её нарушал лишь деревянный стук ложек.
– Спасибо вам, добрые хозяева, – сказал отец, когда тарелки окончательно опустели. – Было очень вкусно.
– Пожалуйста, рады, что вам понравилось, – расшаркался Кель. – Может, заночуете всё же? Поздновато уже, да и…
Он не договорил. На улице, где-то в отдалении раздался дробный перестук копыт, и Гемрик увидел, как отец, подорвавшись с места, приблизился к ставням. Чуть отодвинув в сторону кусок грязной ткани, играющий роль шторы, узловатым пальцем, он осторожно выглянул наружу.
– Лервес, ты чего так всполошился-то? Это, наверное, кто-то из соседей, – Кель недоумённо почесал затылок.
– Да, наверное, – согласился отец. – Знаешь, ты прав: пожалуй, нам и впрямь лучше переночевать у вас в сарае. Идём, Галверн.
– Давайте я покажу…
– Не нужно, – отец Гемрика одарил Келя таким взглядом, что ноги начавшего было подниматься мужчины подогнулись обратно, и он тяжело рухнул на стул. – Справимся сами.
Гемрик, так и не свыкшийся с новым именем, поднялся на ноги
– Слушай меня внимательно, Гемрик, – зашипел мужчина сыну в ухо, когда они вышли во двор. – Сейчас ты бежишь в пристройку к сараю. Вход в неё – с другой стороны. Если услышишь какой-нибудь шум – открывай дверь и беги в сторону леса. Я догоню тебя позже. Всё понял?
Гемрик, совершенно не понимающий, что происходит, быстро закивал. Отец всегда знал, что делать.
Мужчина потрепал его по засаленным, покрывшимися пылью волосам и ободряюще улыбнулся – впервые с тех пор, как они в спешке покинули поместье:
– Молодец, сын. Ты большой молодец. Вот, возьми, – он сунул руку за голенище сапога и вложил в крохотную ладошку сына остро наточенный кинжал. – Это на всякий случай. Ну, вперёд. И не высовывайся!
В очередной раз кивнув, Гемрик бросился в обход сарая. Прежде, чем его скрыл выступающий угол здания, он увидел, как отец приблизился к лошади и вытянул из ножен меч.
***
Кьёрнвид любил свою работу. В королевских отрядах выдавали одежду и оружие, платили хорошее жалование, а к выходу на пенсию обещали собственный участок земли – в общем, давали всё то, о чём обычному выходцу из заурядной семьи землепашцев нечего было и мечтать. Да и сама работа, откровенно говоря, была значительно проще, чем изнуряющий труд его родителей, днями напролёт пропадавшими в поле под жестоко палящим солнцем, чтобы суметь выплатить подати королевским поборщикам и оставить хоть что-то себе на пропитание.
Большую часть своего времени королевские отряды были расквартированы в частях королевской армии, сменяли друг друга в нечастых патрулях и дежурствах, и… Да и, в общем-то, и всё. Кьёрнвид сдвинул лёгкий кавалерийский шлем на затылок. Редкие учения, проводимые королевской армией, обычно не длились слишком долго, поэтому их можно было потерпеть. Единственной проблемой были разъезды. Кьёрнивид ненавидел их.
Как только появлялся преступник, которого король считал достаточно значимым, чтобы отправить за ним свои отряды, работа превращалась в сущее мучение. Вместо пива – тёплая от постоянного нахождения на солнце вода, пресный вкус которой уже ко второму дню разъездов вызывал отвращение. Вместо мягкой подушки на уютной койке – костлявое седло, брошенное прямо на голую землю. Вместо шлюх, отдающихся солдатам практически задарма…
Кьёрнвид поморщился. Вместо шлюх в этой поездке не было ничего.
При должной удаче и сговорчивости деревенских девок разъезд по окрестностям можно было превратить в увлекательное путешествие, но с тем командиром, который руководил ими на этот раз, ни о какой удаче и речи не шло.
Высокая, худая фигура мужчины, управляющего лошадью впереди, внушала Кьёрвинду опасение. И не только ему – весь отряд испытывал напряжение от соседства с одним из Мечей короля. Возможно, именно поэтому мужчина и держался обособленно. Звали его Нагренмелл, но никто в отряде не смел обращаться к нему по имени.