Цена жизни – смерть
Шрифт:
Долгова едва заметно покраснела. Это заметил только Турецкий и окончательно утвердился в мысли, что на самом деле Денису просто было не слишком приятно наблюдать Божену под ручку с Жекой.
На даче их ждали «скромный» ужин и расчувствовавшаяся Промыслова-мама.
Промыслов-старший щедро наливал себе коньяк, поднимал тосты за счастливое завершение предприятия и лично за Турецкого — спасителя, избавителя и благодетеля. И вообще, не в меру доминировал.
Извинял его только армянский коньяк двадцатилетней выдержки — просто феноменальный, и Турецкий не пожалел, что поехал, — ради такого можно было и пешком прийти.
Долгова чувствовала себя явно не в своей тарелке, ничего не пила и вообще явно собиралась убраться отсюда, как только позволят приличия. Но тут слово взял Жека. Это был не тост, он под столом нашел руку Божены и, сжав ее, наверное чтобы она не сбежала, обратился к отцу:
— Мы решили пожениться и завтра идем подавать заявление, а месяц, который нам придется ждать регистрации, я хотел бы побыть в… клинике. — Жека тоже смутился и исподлобья взглянул на Турецкого.
«Важняк» счел за лучшее ретироваться, но поскольку уходить совсем, не допив коньяк, было верхом идиотизма, он сделал вид, что у него «момент такой», и отправился на поиски комнаты для мальчиков. Потом вышел в сад, с удовольствием покурил на скамеечке под пыльной яблоней.
Когда Турецкий вернулся, первый шок от двойной радости у папы Промыслова уже миновал. Будущие молодожены пошли порадовать маму, а «важняк» с вице-премьером ударили по шашлычку и коньячку.
— Я был глупцом и отвратительным отцом, — заговорил стихами Промыслов, — как я мог не видеть, что происходит с Женькой? Почему не знал, что у него есть девушка? Почему, в конце концов, она не пришла ко мне и не рассказала все как есть?
Поскольку вопросы были явно риторические, Турецкий только изредка кивал.
— Скажите мне, пожалуйста, как такое могло получиться: у нас в России изобрели фактически панацею, избавляющую от наркозависимости, — и вместо всемирного признания автор открытия претерпевает всякие идиотские гонения? Гений мыкается по углам и просит подачки. Да за это Нобелевской премии не жалко! За такое надо памятники ставить и города переименовывать. Завтра же, слышите, завтра же переговорю с людьми. У Божены будет лаборатория, будет штат, будет финансирование. А Женька будет первым пациентом, пусть этот оболтус послужит на благо Родине и науке. — Промыслов, уже порядком набравшийся, потянулся к Турецкому и доверительно зашептал, хотя они были одни: — Знаете, чего я больше всего хочу? Я хочу внуков, штук… то есть человек шесть… а лучше семь или… Ну, короче, хотя бы одного.
45
От Промыслова Турецкий поехал в прокуратуру, нужно было доложиться, а то Нинка как насядет с расспросами, до утра не вырвешься. По дороге он абсолютно протрезвел и испытывал ноющее желание продолжить банкет.
Латунную табличку на двери его кабинета кто-то завесил бумажкой с дырой посредине. При ближайшем рассмотрении стало понятно, кто именно этот кто-то. На бумажке рукой Славки было выведено «русский» и «герой», что вместе с просвечивающей в дыру фамилией составляло словосочетание: «русский турецкий герой».
Обиделись, значит, сообразил Турецкий и пошел к Косте объясняться. А Меркулов с Грязновым (обиженные) сидели себе под кондиционером и дули коньяк.
— Ты только посмотри на него! — возмущенно воскликнул Меркулов, тыча пальцем в облупившийся нос Турецкого. — А я-то думал, пойду к генеральному, костьми лягу, а отпуск для «русского героя» выбью…
— Правильно, фиг ему отпуск! Три дня в Италии эквивалентны месяцу в Сочи, — поддержал Грязнов и, шумно потянув носом, возмутился: — Он еще и коньяк жрал, сепаратно. Без нас. Стоило опоздать на пять минут, а синьор Турецкий уже отчалили с вице-премьером. Не стыдно?!
— Позволите пожать вашу мужественную руку? — поддакивал Костя. — Вступить в единоборство с самыми темными, ужасными силами госбезопасности и выйти победителем — это, Александр Борисович, не побоюсь этого слова, — под-виг…
— Кончайте подкалывать, мужики, — попросил Турецкий. — Я же компенсацию привез. — Он выставил на стол две бутылки фантастического армянского коньяка, которые чуть ли не насильно всучил ему Промыслов.
— Компенсация компенсацией, а прощение просить придется, мы тебя по жаре ждали, ждали…
— Простите, дяденьки, меня, засранца. Довольны?
— Годится, — удовлетворился Грязнов. — Теперь рассказывай, как боролся с красным гэбэшным медведем на дружественной итальянской земле.
— Как боролся? Как лев! Медведь оказался не совсем гэбэшным. То есть началось все как раз оттуда. Как мы и предполагали, они десятилетиями охотились за формулой. Но наступил такой момент, когда товарищ Роман Коржевский вдруг проснулся с мыслью: а не послать ли мне это ГБ к едрене фене?! Как только появляется у него эта мысль, он с некоторым превышением полномочий отстреливает родителей Долговой.
— Но формулу так и не добывает, — вставил Меркулов.
— Точно. И тогда он устраивает себе мученическую смерть. Его с дыркой в голове как бы хоронят на семейном кладбище, а на самом деле он едет в Италию и фактически на расстоянии организовывает наркобизнес в Москве. На месте же дело возглавил его подросший и воспитанный в нужных традициях сынуля. Романа же Коржевского, уже долгое время считавшегося погибшим, вообще мало кто знал в лицо, ну а после того как он сделал пластическую операцию…
— Саня, — перебил Грязнов, — объясни мне, тупоголовому, зачем им нужна была формула? Они что, лечить наркоманов собирались?
— В ГБ, может, и собирались, только, конечно, не всех подряд и за большие деньги, а Коржевский просто решил ее загнать тому, кто больше даст, а деньги, естественно, пустить в оборот. А потом Божена проболталась, что из «эликсира» можно синтезировать наркотик. Тут, конечно, у Коржевских проснулся профессиональный интерес. Теперь им нужна была уже не только формула «эликсира», но и Долгова с ассистентами, чтобы эту формулу обратить. Они провалили ее защиту, чтобы крылышки подрезать, каким-то образом настроив против нее несравненную мадам Старухину. — При упоминании о Старухиной Славка осклабился, но Турецкий сделал вид, что не замечает его сальной ухмылки. — И они Божену очень умело подталкивали к этому нужному им открытию. Помытарили сколько нужно. Если бы Сахнов не вмешался, предоставили бы ей и клинику для эксперимента. В конце концов они ее и там достали. Опять же история с сахновским братом, этим идеологическим наркоманом. Вкололи мужику какую-то дрянь, чтобы Сахнов решил, что братан окочурился от ее чудо-»эликсира»…