Центр роста
Шрифт:
– Может быть, под флагом диспансеризации? Явятся прямиком в кабинет! А там уже машинка жужжит.
Медор отступил и смерил его оценивающим взглядом:
– Все-таки ты не зря получаешь жалованье. Скоро и дырочку вертеть! Мне, - уточнил он.
– Конечно! Кто же у нас еще потянется на диспансеризацию? Самый контингент и потянется!…
– Вот только что мы им скажем после машинки? Про бога?
– Найдем что сказать, - сурово сказал Медовик.
– И про бога. И про остальное. Кино покажем! Документальное. Как их, баранов, ведут строем в тарелку! Как в щели утягивают!
Быть очевидцем столь впечатляющих и драматических событий нелегко даже майору, и Балансиров не стал указывать на разницу в причинах, по которым вопили похищенные и горел Эренвейн.
Медор Медовик присел. Он промокнул ярость платком и начал медленно превращаться в прежнего доброго толстяка, отца и дядю неустановленных лиц.
– Значит, оперативные группы, - подытожил он уже спокойнее.
– Направишь людей в поликлиники, школы, вузы, на собрания. Фиксируй всех, кто ходит на юмористические концерты, на массовые сеансы к колдунам. Пусть твои соколы покатаются в транспорте. Они там очень многих возьмут на карандаш.
Балансиров ничего не записывал, такие записи запрещались. Он запоминал.
– Это колоссальная работа, - предупредил он озабоченно.
– Ничего. Для начала обработаем тех, кто уже значится в списках, а там и твои подтянутся. Начинаем с тоненькой струйки. На первых порах нам вполне хватит одного кабинета. В первом потоке назначим лидера. Потом развернемся, организуем повсюду первичные ячейки… Объясним опасность, понесем ее в массы… Возникнут дружины, домовые комитеты…
– А может быть, не нужно их объединять? Поводим машинкой - и гуляй под подписку о невылете. Осведомлен и предупрежден. Вроде прививки.
– Во-первых, это жестоко, - заметил Медор.
– Живет себе человек, и вдруг узнает про себя такие вещи. Во-вторых, у тебя нет чувства перспективы. Настанет время, когда их научатся умыкать силком. А они - уже целая партия. Или армия. Ну-ка, подступись? Исчезновение целой, скажем, фракции - это не шутка! А нашим гостям шумиха ни к чему. Это только нам можно. И потом: они могут как-нибудь перестроить свои параметры на умных. Умных начнут хватать.
– А умные-то им зачем? И богу их не жалко. Не вижу смысла.
– Умный человек тоже нигде не будет лишним. Распробуют и войдут во вкус. Но мы их переиграем на ход вперед. Понадобится общественная сила для понижения в обществе накала ума… В целом, понимаешь? Опять же и перед богом отличимся. Укрепим свои позиции. Изольется любовь или не знаю там что; явится кто-нибудь…на небе или в церкве…
– Ну, ясно, - Балансиров не стал продолжать.
– Ясно, что ничего не ясно, - строго поправил его Медор.
– Не надо передо мной темнить. Мне самому не все понятно. Кроме одного: не сидеть на месте и заниматься своим делом. Вот что главное. Каждый должен не сидеть на месте и заниматься своим делом. Или, в крайнем случае, сидеть на месте и заниматься делом чужим.
Глава 7
Балансиров
Тот доедал яичницу, когда зазвонил телефон.
Он ел яичницу не потому, что так уж остро желал съесть именно ее, а просто вспомнил Висюна, и Висюн, не допрыгивая до высших слоев сознания, слился с людьми вообще, которые питаются яичницей, и он, Петр Клутыч, не хуже других; он будет есть, как люди едят.
– Слушаю вас, - сказал Петр Клутыч почтительным тоном.
– Это из поликлиники звонят, - раздраженно и властно сказала женщина. Она была агентом Балансирова и очень искусно притворялась регистратурой.
– Вам нужно явиться на диспансеризацию. В четыреста десятый кабинет. С полотенцем.
– Хорошо, - сразу согласился Петр Клутыч.
Регистратура отключилась.
Он нисколько не усомнился в диспансеризации: если надо, то он пойдет, хотя ничем значительным не болеет. Петр Клутыч всегда приходил, куда его звали: в поликлинику, жилконтору, милицию.
Он даже не подозревал, до чего это вовремя, потому что внеземные силы твердо постановили соблазнить его в ближайшую ночь, украсть и приложить к остальным. Механизированный образ и подобие, смутившийся паричком, был демонтирован, после чего восстановлен и соответствующим образом искажен. В программу ввели требование плевать на парички. Но было поздно.
Петр Клутыч оделся и, немного волнуясь, вышел. Он считал - руководясь, правда, иными причинами - что идет по важному делу.
Висюн, завершивший прогулку с собачкой, пытался отпереть дверь. Он похмелился, и у него это понемногу получалось. В утреннем порыве он прочувствованно и тихо поделился своим якобы негодованием, в тот момент вполне искренним:
– Тяжело быть во дворе… вчера из обоих домов, изо всех окон только и раздавалось: «Убью тебя, блять! убью тебя, блять!»
– Это кино шло, - успокоил его Петр Клутыч.
– Нет! Изо всех окон, живые! «Убью, убью тебя, блять!»
На самого Висюна в его квартире никто не кричал, что он блять и что его убьют. Потому что он, в общем-то, был мирный и безобидный. Ему это говорили на ухо или за чаем.
Печальная седая собачка, тертый калач, стояла и кивала.
Петр Клутыч заспешил вниз по лестнице, прислушиваясь. Он решил, что Висюн наговаривает на людей, везде было тихо. На улице стоял некий шум, но не бранного свойства, хотя откуда нам знать, о чем поют птицы? Петр Клутыч, держа под мышкой кулек с полотенцем, деловито свернул к автобусной остановке. Автобус хотел ехать, но посочувствовал бегущему Петру Клутычу и притормозил.