Центр
Шрифт:
Карданов негромко, как бы сам для себя, продекламировал:
— «Знаю, каждый за женщину платит. Ничего, если пока тебя, вместо шика парижских платьев, одену в дым табака».
— Что вы говорите? — спросил сосед по квартире.
— Стихи Маяковского, — ответил Карданов и пошел в больницу, где лежал его друг, Дима Хмылов, со вчерашнего дня муж Нели Ольшанской.
Впрочем, путь его пролегал через площадь, названную именем человека, который твердо знал, что каждый за женщину платит, хотя, видимо, и сам Владимир Владимирович не подозревал, в каких формах будут иногда осуществляться в будущем подобные «платежи».
«А что же? — бормотал Карданов. — В конце концов, я ее приглашал когда-то кататься на
К Хмылову не пустили: Димино состояние было серьезнейшим. В больничном вестибюле Виктор столкнулся с Ольгой Свентицкой, которая и рассказала ему со слов Нели Ольшанской о том, как Вика Гангардт устроила в журнал бывшую жену вместо бывшего мужа. Свентицкая на это ответила, что Карданов ей друг, и место простого редактора в таком тощем журнале не для него. Он ждал звонка Марины, а она не звонила, и это звучало громче, чем все остальные звонки, вместе взятые. А вместо Марины позвонил Ростовцев. Он сказал, что для начала решено провести расширенное заседание на общественных началах, чтобы все, что на нем прозвучит, имело бы пока статус выступлений «в неофициальном порядке». Это уж так, мол, и полагается. И этому быть завтра. Но через неделю состоится и официальное…
— Что? — спросил Карданов.
— Решение уже принято, — ответил Клим Данилович, — но это не телефонный разговор.
Ростовцев неважно себя чувствовал, поэтому у него встречаться было нельзя: жена и теща все время старались бы сократить деловую беседу. Карданов пригласил к себе, и Клим Данилович сразу же согласился приехать.
— Кстати же, мне кое-что из ваших публикаций надо просмотреть. И из наших первых сборников — помните? — тех самых.
Часа два он просматривал, а Карданов присутствовал, стараясь отсутствовать и не мешать. И вот они договорились обо всем. Ростовцев остался доволен (просмотренными материалами), через неделю предстояло начинать реальную жизнь, то есть Карданова начнут брать в официальный оборот, а вот завтра, на неофициальном, а поэтому очень разношерстном по представительству сборище он должен быть заявлен для так называемой широкой научной общественности, должен прозвучать, и это будет началом его обкатки для будущего — через неделю — представления на должность. На почти вызывающую по ответственности, невероятно звучащую для находящегося не у дел человека должность: начальника информационного Центра при создаваемом на базе Академии наук и Госплана межотраслевом Совете по производительности труда.
Ростовцев выглядел осунувшимся и измотанным, но — удивительным образом — одновременно и помолодевшим. Ведь все, что в последние месяцы происходило вокруг него и через него, — все это в конечном счете и упиралось в проблему его жизни как ученого: в производительность труда… И НТР, о которой на все голоса заговорили со всех сторон — и даже не сразу разберешь, кто громче, консерваторы, разумеется, бывшие, или радикалы — сама эта непрерывная, уже лет тридцать окружавшая всех, как воздух, революция служила ведь в конечном счете все тому же: росту производительности труда. Повышению темпов этого роста. И когда весной с самой высокой трибуны прозвучало, что технология разливается эволюционно, то ученые мужи, даже самые преуспевшие и прочно окопавшиеся, а потому и давненько уже благодушествующие, оказались перед дилеммой: как же так, ведь происходит научно-техническая революция, а плоды ее — новые технологии — созревают, то есть доходят до общества, лишь эволюционно? Революция — в возможностях. И эволюция — в их использовании.
То есть сама дилемма-то существовала все эти десятилетия, но существовали и условия, при которых ее можно было не замечать. И вот условия изменились, и не замечать стало невозможным.
Ростовцев много лет копал в этом направлении, и наконец появился свет с другого конца туннеля.
Сам Клим Данилович принадлежал к узкому кругу учредителей нового совета и должен был занять в нем одну из руководящих должностей. Насчет же Карданова и информационного Центра — все это шло тоже через него…
— Информатика… Век информатики, — чуть не подхихикивал он, — а то мы и сами не знаем, с чем ее едят. Открылись глаза… А, Виктор Трофимович? Как будто им кто мешал… Хотя бы ваши статьи почитали.
— Они читали, — возразил Карданов.
— Ну, да, почитывали, — отозвался Ростовцев.
— Все жутко озабочены механизмом торможения и спайкой кабинетчиков. Но любой механизм работает, пока есть на чем. Поэтому знаете, Клим Данилович, что нас сейчас могло бы по-настоящему прихлопнуть? Просто и… даже безболезненно? Если бы ОПЕК вздернула опять цену на нефть до небес.
— Ага, это вы в точку. А у нас плюс к Тюменской еще бы две-три такие преизобильные области объявились. Да поближе к западным границам, чтобы без хлопот в доллары нефть-матушку перегонять.
— Сложись сейчас такая конъюнктура — и все. Чего не хватает — импортируем, не торгуясь. И цветные металлы не жалко, придется все их пустить на выделку орденов и медалей нефтяникам и внешторговцам. И ка-ак залегли бы еще лет на десять на бок… А там можно уже особо и глазами не хлопать: все равно окрестности не узнаешь.
— Их и сейчас-то, окрестности эти… Взять хоть нашего великого восточного соседа…
Разговор на какое-то время стал самоценным, то есть собеседники, что называется, отводили душу. Они понимали друг друга, понимали, что самое страшное и нелепое состояло в том, что в общем и целом всем все было известно. Все эти годы. Десятилетия. Не один Карданов пописывал проблемные статьи. Не один Ростовцев рыл в направлении объединенных усилий. Все всё знали. А годы уходили. Свирепствовала и накатывалась все более мощными волнами научно-техническая революция. Накатывала и… истаивала в эволюционном шаге новых технологий. Шаге. Шажочке. Топтании на месте. Эволюционное развитие техники… Благородный эвфемизм, что в переводе на более определенный язык означало: н и ш а т к о н и в а л к о. Слишком многим это оказалось выгодным — от Немировского и до сонма средних и мелких кабинетчиков типа Яковлева, неизвестно как в оные годы оказавшихся в своих звуконепроницаемых кабинетах.
Ростовцев еще раз уточнил рабочий ритм Карданова на ближайшее время. Все вроде бы совпадало и согласовывалось в режиме наибольшего благоприятствования, в достаточно плавное вхождение Виктора в круг больших забот и ответственности. Завтра, например, то есть на расширенном неофициальном совещании, ему надлежало выступить как раз с тем, что у него выходило лучше всего: со второй частью материалов, подготовленных им на симпозиуме в Ивано-Франковске, — с общим обзором целей и смысла развития информатики и применения ее к достаточно разросшемуся и запутанному хозяйству экономической науки.
— Но как же я все-таки выступлю? Прямо так уж сам по себе и ниоткуда? — засомневался Виктор.
— Почему ниоткуда? Мы представим вас… ну хотя бы от вашего журнала. Как постоянный автор, член авторского актива. А чтобы не выглядело… неэтично, вы завтра прямо с утра подойдете туда и предупредите их. Мол, вас приглашают на такое-то совещание, и вы будете выступать… ну, скажем, как выразитель позиции журнала. Ведь они вот эти ваши статьи печатали? Стало быть, в некотором роде разделяют идеи и ответственность… Да ведь это все формальность. Мне важно вас запустить… Важно, чтобы вы сейчас прозвучали, чтобы было ясно, о ком идет речь, когда через неделю начнутся серьезные переговоры и я проведу вас по серьезным кабинетам.