Центурион
Шрифт:
Цепь стонала громко и бранилась вполголоса. Отчаявшийся сержант гвардии какое-то время орал, приказывая “недобитым сенсам заткнуться”, потом махнул рукой и приложил к ротовой щели шлема початую флягу.
– Когда-нибудь это закончится…
Двое жандармов с детекторами растеряно топтались неподалеку – пойманный псионик, двенадцатилетний мальчишка, смотрел на них глазами затравленного щенка.
– Авард, куда его?
– Твои мозги прошиты в заднице. Какой еще мятежник? – это пацаненок. Дай ему по шее, пусть убирается.
– Он не уходит…
– Дай еще раз, уйдет…
Третий с левого края
– А этот при документах.
Охранник вставил блестящий квадратик отобранного у арестанта личного жетона в щель полицейского уникома.
– “18444. Филипп Кравич, инспектор службы безопасности Департамента Обзора. Статус аннулирован на общем основании, по постановлению Сената о выведении псиоников из-под обычной юрисдикции.” Куда его?
– Во второй накопительный пункт. Постой… Это ведь Кравич, который был вместе с Фантомом, герой Пирамиды?! Я не знал, что Кравич – сенс.
Жандарм Авард развернул пленника к себе и недоверчиво всмотрелся в веснушчатое лицо бывшего инспектора.
– Он…
Жандарм помялся, еще раз глянул в экран уникома.
– Прости, друг, мне очень, очень жаль. Жизнь вообще несправедливая штука… Во второй накопительный, парни.
Кравича выдернули из цепи, защелкнули наручники на запястьях, он шагнул в сторону грузового кара. В кузове уже барахталась живая масса арестованных.
– Стой!
Бывший инспектор остановился и оглянулся на Аварда. Лицо жандарма осунулось, буря противоречивых эмоций смазала черты. Он сунул руку в карман куртки Кравича.
– Отдай мне свой жетон, друг.
– Зачем?
– На память. Так будет лучше для тебя, наблюдатель. Без имени, может, еще и выкрутишься, а если тебя опознают арестанты, удавят ночью, пиши пропало.
– Бери и прощай. Я могу просить тебя…
– Валяй.
– Сообщи обо мне Фантому.
Псионик неловко пошатнулся, взбираясь в кузов по откидной лестнице. Кар тронулся, натужно урча и обдавая цепь людей у стены облаком вонючих выхлопных газов.
– Ты думаешь, он выживет? – спросил жандарма Аварда сержант гвардейцев.
– С этакими-то глазами? Нет. Сломают пополам в первый же день. Гордость без силы – хреновая штука…
Жандарм, скрепя сердце, выполнил данное псионику слово, в тот же вечер, освободившись со смены, он разыскал и набрал личный уником-номер шефа Департамента Обзора. На том конце очень долго никто не отзывался. Авард с облегчением вздохнул и придавил кнопку отбоя…
* * *
Кравич продержался целых три дня. Второй накопительный пункт оказался бывшей фабрикой картона – цеха вплотную, как сельдями, набивали арестованными. Людей не кормили, не из пустой жестокости – к разоренной столице попросту не было подвоза продовольствия.
Кравичу повезло, досталось место у стены. Он мог сидеть, прислонившись спиной к влажному бетону, утолять жажду, слизывая отдающие металлом потеки воды.
Он ждал Фантома три дня. На четвертый день встал и, не обращая внимания на брань и угрозы охраны, растолкав товарищей по несчастью, сам шагнул навстречу залпу излучателей.
* * *
Фантом не предавал помощника, он ничего не знал
Часть скамей красного дерева в Калинус-Холле пустовала, затравленные или озлобившиеся, сенаторы-псионики избегали заседаний. Возник юридический казус, аннулировать их сенаторскую неприкосновенность не позволял неполный состав собрания.
Пепельно-бледный от горя, с траурной лентой в петлице президент Барт настаивал на своем с решимостью черного отчаяния. Процедура пересмотра законодательства о статусе свершилась в немыслимо короткий срок, за неделю. Потом пошли аресты в верхах.
Тогда Фантом уехал за город, отомкнул замок на воротах чудом уцелевшей виллы, запер их за собой и вошел под полузабытую, такую мучительно-родную крышу, растопил углем настоящий камин, долго смотрел на хищный танец огня, прихлебывая коньяк. Когда бутылка кончилась, от откупорил вторую.
Забытый сайбер Макс тоскливо ворочался в углу, по соседству с кочергой и угольным ведерком; шеф Департамента вполголоса тянул протяжные песни северо-западного сектора, растирая по щекам пьяные слезы, рядом валялся разбитый сгоряча уником (Авард не дозвонился).
К полудню следующего дня Фантом проснулся, принял душ, побрился, сменил костюм и стал прежним Фантомом. О Кравиче, случайном человеке, который помог спасти ему жизнь, шеф Департамента вспомнил только через год. Он искренне удивился, не найдя Кравича в своем ведомстве. Сомнения скверного толка пришли чуть попозже. Еще спустя некоторое время, в период эксгумации массовых захоронений периода мятежа, Фантом отдал негласный приказ искать останки человека с номерным (18444) жетоном наблюдателя.
Жетона не нашли. Филиппа Кравича, псионика, инспектора-наблюдателя и героя Каленусии перезахоронили в братской могиле на кладбище Примирения. Вместе со всеми, неопознанным, без имени.
* * *
Хирург на службе Департамента, Алоис Болскин, известный в разное время Мюфу, Кравичу и президенту Барту в качестве Доктора, прожил еще долгие годы, впрочем, жизнь не принесла ему ожидаемого удовлетворения. Болскин провел дни мятежа в безопасности, как личный друг Барта, под охраной гвардии Сената. Еще через пять лет, уже уволенный из Департамента под надуманным предлогом, зато с почетом и блестящим содержанием, он возвращался домой с вечерней прогулки – бледный, чопорный невыразительный человечек в плаще, с аккуратной щеточкой усов и морщинистым лбом.
…Его сбили с ног подсечкой, рот залепили куском пластыря, глаза завязали платком, в подвале неизвестного дома прикрутили к медицинскому креслу и только тогда сорвали платок с лица…
Трое парней в масках звонко перебирали инструменты. Доктор попытался вырваться из тисков, но мог лишь бессильно трепыхаться. Похититель постарше зачитал от руки написанный приговор, глаза пленника, прежде похожие на окна в пустую комнату, выкатились из орбит, материя брюк треснула под ножом.
Скорее всего, они были студентами-медиками, из тех, кто еще подростком потерял семью в репрессиях – Доктор выжил и жил еще очень долго, его кастрировали профессионально.