Церковная старина в современной России
Шрифт:
«Общецерковное достояние» Определения «О церковном имуществе и хозяйстве» от 6 сентября 1918 г. [28] , нельзя рассматривать как «общецерковную собственность», хотя еще Предсоборное Присутствие в 1908 г. полагало, что «Православная Российская Церковь является собственником всего церковного, причтового и приходского имущества» [29] . Помимо нарастания соборного внимания к вопросам общецерковного достояния, в деяниях явно ощущаются и следы концепции «Божьей собственности», особенно в постановлении от 12 сентября 1918 г. «Об охране церковных святынь от кощунственного захвата и поругания». Представляется, что излишняя эмоциональность этого постановления и его оторванность от существующих реалий во многом способствовали трагическим событиям во время изъятия церковных ценностей.
28
Там же. С. 49, пагинация IV.
29
Заозерский Н. Что есть православный приход и чем он должен быть. Сергиев
Своим первым пунктом постановление недвусмысленно заявляло: «Святые храмы и часовни со всеми священными предметами, в них находящимися, суть достояние Божие, состоящее в исключительном обладании Святой Божией Церкви в лице всех православно верующих чад ее, возглавляемых Богоучрежденною иерархией. Всякое отторжение сего достояния от Церкви есть кощунственный захват и насилие». Христианин и приходские собрания не могут участвовать в изъятии святынь и передавать церковное имущество из обладания Церкви. Принятие церковных святынь на хранение от государственной власти может осуществляться лишь церковными организациями с разрешения епархиального архиерея: это была явная отсылка к новому закону, предусматривавшему «безвозмездное пользование» приходов своим имуществом, в одночасье ставшим общенародным. В случае перехода церковных святынь в «фактическое обладание чуждых и враждебных Православной Церкви лиц, соединенное с прикосновением их к священным предметам», рассматриваемого как кощунство, их новое литургическое употребление возможно только после освящения [30] . Категоричность данного определения необходимо рассматривать исключительно в контексте проведения в жизнь враждебных Церкви положений декрета об отделении церкви от государства [31] . Как мы видели выше, отчуждение церковной собственности в полной мере допускалось каноническим правом.
30
Собрание определений и постановлений Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. С. 28–30, пагинация IV.
31
Собрание определений и постановлений Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. С. 59, пагинация III.
С таким представлением о своих правах в условиях узаконенного бесправия Церковь подошла к решению главного вопроса — о повседневном пользовании богослужебным имуществом в атеистическом государстве и оказалась к этому совершенно не готовой.
Об этом красноречиво свидетельствует рассказ Пантелеймона Романова «Верующие» (1923) о сельчанах, так и не нашедших в себе смелости подписаться под коллективным договором с местным советом и лишившихся храма «за отсутствием верующих». Это доказывается и прозвучавшими колебаниями духовенства и епископата на Соборе в сентябре 1918 г. в отношении, как им казалось, чрезмерных прав «простецов» на пользование церковным имуществом. Опубликованная 30 августа 1918 г. инструкция Народного комиссариата юстиции от 24 августа по отделению Церкви от государства объявляла правомочной на заключение договоров и получение имущества лишь общину, состоящую из «двадцатки» мирян. Митрополиту Сергию (Страгородскому) приходилось убеждать епископат оставить словопрения и отправиться в епархии для выработки новых церковных инструкций по применению новых советских законов. Прихожан он призывал не медля подавать заявления и брать храмы под свою ответственность [32] . Эта инструкция включала в себя и типовой договор как основу отношений между новой властью и религиозными организациями. Общины, в чьем фактическом обладании находились храмы и богослужебное имущество, должны были представить в местные советы описи в 3 экземплярах. Совет тут же передавал общине указанное в описи имущество в пользование исключительно для религиозных потребностей с ответственностью «по круговой поруке». Пункт 9 указывал, что храмы, имеющие историческое, художественное и археологическое значение, передаются с соблюдением особой инструкции. Описи имущества и заключение договоров были завершены в основном к концу 1919 г., и в большинстве случаев духовенство и прихожане даже не ощутили происшедшего изменения форм собственности.
32
Соборные деяния от 31 августа, 6 сентября и 9 сентября 1918 г. Цитируется по: Поспеловский Д. В. Русская Православная Церковь в XX веке. М., 1995. С. 59.
Это ощущение пришло позднее. Декрет «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих», принятый 16 февраля и опубликованный 23 февраля 1922 г., предписывал местным Советам в месячный срок изъять из церковных имуществ, на основании описей, все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, отчуждение которых не может существенно затронуть интересы самого культа. Осуществление этого предписания привело к уничтожению уникальных храмовых ризниц. В массовом православном сознании тот факт, что государство владеет церковным имуществом и культурным наследием Церкви оказался запятнан официальным насилием и кровью новомучеников. Впрочем, объективная история разрушения культурного наследия Церкви, как и история изъятия церковных ценностей, еще не написана [33] . Достоверно известно, что к 1 ноября 1922 г. было изъято золота, серебра и драгоценных камней на сумму 4 650 810 рублей 67 копеек.
33
Архивы Кремля. Политбюро и Церковь. 1922–1925 гг. Кн. 1. М., 1997; Кн. 2. М., 1998.
8 апреля 1929 г. ВЦИК и Совнарком принимают постановление «О религиозных объединениях». Основываясь на декрете 1918 г., оно подтвердило, что религиозные общества могут получать от райисполкома в бесплатное пользование специальные молитвенные здания и предметы [34] . Избираемые общинами центральные органы вообще не имели права получать имущество по договору. Пункт 10 запрещал обществу использовать имущество для каких-либо иных целей, кроме удовлетворения религиозных потребностей. Иногда кажется, что требования некоторых современных церковных активистов и иерархии, в части исключительно богослужебного использования произведений религиозной культуры, просто списаны с большевистского антирелигиозного законодательства, стремящегося изолировать Церковь от общества. Лишь 22 августа 1945 г. имущественное положение Церкви несколько изменилось. В этот день по представлению Совета по делам Русской Православной церкви Совнарком предоставил патриархии, епархии, приходам и монастырям юридические права на приобретение транспорта и недвижимости в собственность [35] . Этим же распоряжением республиканским совнаркомам и областным исполкомам предписывалось снабжать приходы строительными материалами для ремонта церковных зданий «в пределах возможного».
34
Русская Православная церковь в советское время (1917–1991). Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью / Сост. Г. Штриккер. Кн. 1. М., 1995. С. 307–310.
35
Русская Православная Церковь в советское время (1917–1991). Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью. Кн. 1. С. 364–365.
Сталинское законодательство о культах в брежневской редакции 1975 г. просуществовало до 1990 г. К началу перестройки разные церковные группы научились если не решать имущественные вопросы, то улаживать их. Однако в истории Церкви существовала не только собственность, но и культура. Отношение Церкви к своему культурному наследию составляет другую сторону проблемы возвращения памятников церковной старины религиозным организациям.
Глава II
Церковь и древность: два окна
В марте 1869 г. в Москве состоялся I Археологический съезд — уникальный смотр интеллектуальных сил России, озабоченных изучением и сбережением ее культуры. Михаил Погодин (1800–1875) на одном из заседаний с горечью сетовал, что для большинства соотечественников слово «памятник» ассоциируется исключительно с тем, что они сами воздвигли в напоминание о прошлом или о покойном: с плитой на могиле или с монументом на площади. Свою скорбь он проиллюстрировал примером из жизни: приходской староста представляет архиерею предложение о необходимости расширить окно, а архиерей никак не хочет понять, что это окно тоже есть памятник [36] . Известны и другие случаи. Патриарх Алексий (Симанский) вспоминал, как в 1902 г., в бытность студентом Духовной академии, его сурово отругал ректор, впоследствии митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий), всего лишь за то, что он разрушил в одной из лаврских келий подоконник, чтобы поставить туда свой письменный стол. Трудно сказать, чего было больше в преосвященном недовольстве — подлинного уважения к древности или заботы о сохранности казенного имущества. Но архиерей за окно вступился.
36
Протоколы заседаний // Труды I Археологического съезда. М., 1871. Т. 1. С. XIV.
Кто их двух епископов более типичен для русской жизни и каково было отношение Русской церкви, ее клира и мирян к памятникам церковной старины? В современном сознании уже успел сложиться позитивный образ церковно-археологического общества в дореволюционной России. Одновременно раздаются и голоса о неудаче церковно-археологического опыта в целом как ведомственного и безграмотного «складирования древностей», не имевшего ни практического значения, ни общественного резонанса [37] . И тот и другой взгляды представляются неисторичными. Отношение Православной Церкви к культуре и древности на всем протяжении ее существования обладало собственной спецификой и постоянно находилось в развитии.
37
Вздорнов Г. И. История открытия и изучения русской средневековой живописи: XIX в. М., 1986. С. 186.
Если Священное Предание является стержнем церковной жизни, то церковная реликвия — стержнем христианской культуры. Естественно, древность сама по себе никогда не являлась свидетельством религиозной истины. Согласно свт. Киприану Карфагенскому († 256), «обычай без истины — всего лишь древнее заблуждение». Однако древности определенных эпох позволяли осознать содержание евангельской керигмы как того, во что верили все, повсюду, всегда. Лишь те периоды церковной истории, лидеры которых сознательно рассчитывали порвать с традицией, разрушали христианскую старину.
«Реликварность» христианской культуры не ограничивалась исключительно литургией. Мемориальные вещи — материальные останки прошлого — включались в сакрально-богослужебное пространство как в реликварий, который, вмещая в себя историческую и культурную память, и был памятником в современном значении этого термина. Можно говорить о сложении в христианской культуре преконцептуальных схем культурного наследия, домузейных форм хранения памятников, протоархеологического сознания как способа восприятия древности. Императорские венцы в храме Святой Софии Константинопольской, описанные императором Константином Багрянородным, порты блаженных первых князей в Софийском соборе Киева, захваченные половцами в 1203 г. [38] , «агриков меч-кладенец» из-под «керамиды» Крестовоздвиженского храма в Муроме, которым князь поражает змия в «Повести о Петре и Февронии», псковичи, откопавшие в 1420 г. древний престол церкви св. Власия, Георгиевский собор 1234 г. в Юрьеве-Польском, «собранный изнова» Василием Ермолиным в 1471 г., — это явления, свидетельствующие о гармоничном развитии восточно-христианского общества в его отношении к древности.
38
Толочко А. П. «Порты блаженных первых князей»: К вопросу о византийских политических теориях на Руси // Южная Русь и Византия. Киев, 1991. С. 34–42.