Церковная старина в современной России
Шрифт:
Эта позиция во многом спровоцировала серьезное общественное противостояние в Таллинне, связанное с переносом «Бронзового солдата» в апреле 2007 г. из центра города на воинский мемориал.
Подобная реакция российского руководства имела место и в связи с уничтожением мемориала воинской славы в Кутаиси 19 декабря 2009 г. Уже через три дня премьер-министр РФ Владимир Путин сообщил о возможности создания копии мемориала в Москве за счет грузинской диаспоры, несмотря на ясно выраженное несогласие автора проекта Мераба Бердзенишвили. В феврале 2010 г. мэрия Москвы выступила с инициативой проведения реставрационных работ разрушенного мемориального комплекса у «Зеленого моста» через реку Нерис в столице Литвы городе Вильнюсе. Такую «заботу» стоит сопоставить с обезображенным состоянием многочисленных братских захоронений и памятников воинской славы на территории
То, что данные случаи являются использованием культурного наследия во внешнеполитических целях, доказывается полным молчанием руководства страны по поводу переноса властями Китая в 1999 г. памятника советским воинам, павшим в боях за освобождение Даляня, или же по случаю действий узбекских властей в ноябре — декабре 2009 г., когда был демонтирован памятник советскому солдату в парке Жасорат боги в Ташкенте и снесена располагавшаяся рядом церковь св. кн. Александра Невского, выстроенная в 1898 г. по проекту А. Л. Бенуа…
Однако все это — взгляд снаружи. Проблемы памятников церковной культуры, их возвращения, охраны и реставрации должны быть рассмотрены изнутри — как проблемы самого христианского сообщества. Прежде всего, передача религиозным организациям культовой недвижимости и святынь не может быть названа реституцией, потому что в современной российской ситуации нарушены принципы правопреемства. Сегодня речь может идти лишь о возникновении прав собственности сызнова, но не об их восстановлении. В то же время сложившаяся система налоговых льгот, финансовых выплат, политических преференций и общественных привилегий, адресованных московской патриархии, является достаточной и справедливой компенсацией за право государства владеть памятниками церковной культуры.
Правопреемство, как и Священное Предание, основывается не только на базовых элементах вероучения и культа или наследовании централизованных управленческих структур. Руководство патриархии не стремится к реституции во всех сферах церковной жизни. Сознательный отказ от восстановления ее соборных начал сочетается с формированием нового типа религиозного поведения и системы ценностей, диссонирующих не только с евангельскими нормами, но и с приоритетами церковной жизни конца XIX — начала XX в. Взамен традиционной православной религиозности с исторически достоверными святынями формируются ее экзальтированные формы, ориентированные на псевдореликвии и лжечудеса.
Возрождение приходской и монастырской жизни на территории России игнорирует исторически существовавшие формы церковного владения храмами и святынями, подменяя их представлениями об «общецерковной собственности» и порождая, как и в ситуации с «общенародной собственностью», настроения коллективной безответственности. Подобные настроения процветают и в духовной жизни. Антихристианская трактовка «отсечения собственной воли» удобна для церковного руководства как в экономике, так и в пастырской практике. Это является дополнительным фактором, формирующим инфантилизм и равнодушие. В такой ситуации выгоден не прихожанин, а «захожанин», заботящийся об удовлетворении «религиозных потребностей» и комфорте для «религиозных чувств». И то и другое становится действенным средством воздействия на общество ради получения социальных, политических и экономических льгот. Икону приносят в суды как средство давления на судей и на ярмарки как средство привлечения покупателей, богослужение становится способом захвата недвижимости, а специфическая трактовка художественного творчества — дубинкой в руках церковных активистов для установления нового общественного порядка. Церковь превращается из жертвенного сообщества в «общество религиозного потребления». Это свидетельствует о формировании особого типа православного фундаментализма в России.
Традиционно считается, что за фундаментализмом, противостоящим государству, обществу и иерархии, кроется стремление некоторых религиозных групп преодолеть секуляризацию через построение тоталитарной системы общественных отношений, используя для этого социальные инструменты модерна и технического прогресса. Однако, как явствует из анализа текущей ситуации в России, существующие настроения возглавляются иерархией, поддерживаются политической элитой и разделяются значительной частью общества. К особенностям российского фундаментализма относится и тот факт, что помимо социального модерна в этом явлении одна из главных ролей отведена использованию культурного наследия нации и отказу от плюрализма в понимании исторической традиции. Фундаментализм противостоит не только
Разумеется, угроза современного православного фундаментализма сказывается в различных областях общественной и религиозной жизни. Однако в сфере культуры фундаментализм представляет особую опасность, поскольку представляемая им угроза подмены культурно-исторических понятий не всегда очевидна. Российский фундаментализм стал новой «редакцией Православия», выработанной практикой церковной жизни под руководством современных менеджеров московской патриархии. В результате среди прихожан формируется «потребительское отношение к святыне», связанное с требованием ее постоянной «богослужебной эксплуатации» ради удовлетворения собственных «религиозных потребностей». Ложное противопоставление духовного и материального ведет к пренебрежению «материальным телом» святыни и его сохранностью. Столь же безответственным является и исповедуемый некоторыми православными принцип «Бог сам спасет свои святыни» по отношению к культурным ценностям Церкви, а фразы о том, что сохранность святыни обеспечивается «ежедневной молитвой и служением литургии» звучит кощунственно, поскольку здесь очевидно стремление переложить на Бога те труды, которые должен понести христианин.
Несмотря на то, что с богословской и литургической точек зрения копия святыни по своей сакраментальной значимости тождественна оригиналу, сегодняшние требования патриархии касаются возвращения именно исторических реликвий нации. Эти требования выдают истинные намерения «доморощенных» фундаменталистов, связанные с установлением клерикального контроля над пониманием истории и восприятием культуры. Контроль такого рода оправдывает любое вмешательство религиозной организации в исторический памятник с целью приспособления его к современным нуждам. В этом проявляется не только бросающийся в глаза прагматизм церковных авторитетов, заключающийся в желании построить быстрее, проще и дешевле, что уже само по себе входит в противоречие с решением сложных проблем сохранения культурного наследия. Такое «приспособление» есть действительное приспособление святыни к низменным потребностям «века сего», ее опошление.
Однако модернизация облика древнего храма или монастырского комплекса в результате «псевдореставрации» и евроремонта подсознательно преследует еще одну цель — продемонстрировать неизменность современной трактовки Православия, ее соответствие церковной традиции, отсутствие исторического многообразия в церковной жизни. У прихожанина и посетителя похищается сама возможность сравнивать сегодняшний православный быт с историческим Православием. Уничтожение подлинной памяти о христианстве Древней Руси, воплощенной в иконографии, стилистике и колорите фресок, в неровной поверхности храмовых стен, говоря языком закона, в «исторических чертах, подлежащих охране», закрывает для нас возможность ощутить духовные переживания наших предков, осознать тот плюрализм, открытость и жизнелюбие, которые были присуще древнерусскому Православию как части вселенской Веры. В свое время наместник Псково-Печерского монастыря архимандрит Алипий (Воронов) открыл в Успенском пещерном соборе фрески XVI в., написанные, скорее всего, рукой прпмч. Корнилия и печально предрек: «Умру — забьют опять». Действительно, в 1975 г. фрески были закрыты поздними иконами. Такая ситуация сохранялась и в то время, когда наместником в монастыре был Павел (Пономарев). Сегодня он — архиерей в Рязани, требующий вернуть ему местный кремль.
Вид восстанавливаемых из руин храмов сегодня вызывает умиление даже у думающей части российской интеллигенции и порождает комплименты в адрес московской патриархии. Но такое «восстановление» памятников сродни их новому разрушению, разве что более циничному. Представьте себе, что некто взялся восстановить разрушенный вандалами памятник на могиле близкого вам человека. В конце концов вы приходите на могилу и видите, что надгробный камень вроде похож, но на нем — либо другое лицо, либо заменено имя, либо искажена фамилия… Вместо благодарности «восстановителю» в вас просыпается возмущение. Сегодня церковный ремонт столь же мало похож на настоящее восстановление порушенных святынь, как сегодняшняя церковная жизнь — на подлинное восстановление христианских традиций. И то и другое нацелено на создание новодела-симулякра, имитирующего и симулирующего духовную жизнь и продавливающего в общество новую редакцию Русского Православия как варианта национального быта и идеологии.