Церковное привидение: Собрание готических рассказов
Шрифт:
Снова встав с постели, я принудил себя подойти к окну и поднять штору. Быстро светало, в воздухе было разлито серебристое сияние, какое наблюдаешь по утрам. Но катафалка нигде не было.
Яперевел взгляд на часы. Они показывали четверть пятого. Но я мог бы поклясться, что с той «половины двенадцатого» прошло не более получаса.
Тут мною овладело странное двойственное ощущение, словно я живу в настоящем и вместе с тем в каком-то другом времени. Двадцать пятое июня, рассвет, на улице, как полагается, пусто. Но совсем недавно ко мне обращался кучер катафалка и часы показывали половину двенадцатого. Кто был этот кучер, из каких сфер его сюда занесло? И опять же, чтоэто была за половина двенадцатого, о которой свидетельствовал циферблат?
Я сказал
Твой лакей за завтраком отсутствовал, а днем я уехал, так его и не встретив. Наверное, если бы он мне попался, я бы поговорил с тобой откровенно, но, видишь ли, оставалась возможность, что катафалк был настоящий и кучер, с его дурацким жестом и омерзительно-веселой гримасой, тоже настоящий. Допустим, я заснул и проспал вынос тела и отбытие катафалка. Вот я и решил промолчать.
От рассказа Хью веяло прозой и безыскусностью; не было ни дома эпохи Якова I, с дубовыми панелями, ни стонущих сосен — и без этого подходящего к случаю антуража история, как ни странно, выигрывала в выразительности. Но на миг меня одолели сомнения.
— Только не рассказывай, что это был сон, — произнес я.
— Сон или не сон — не знаю. Скажу одно: я убежден, что не спал. И в любом случае конец истории… весьма странный.
— В тот же день я отправился обратно за город, — продолжал Хью, — и, надо сказать, увиденная то ли наяву, то ли во сне сцена навязчиво стояла у меня перед глазами. Она преследовала меня постоянно, как некое несбывшееся видение. Словно часы пробили четыре четверти, а я все еще жду, чтобы узнать, который час.
Ровно через месяц я снова приехал в Лондон, но только на один день. Я прибыл на вокзал Виктория около одиннадцати и подземкой добрался до Слоун-сквер, [317] чтобы узнать, дома ты или в отлучке и не пригласишь ли меня на ланч. Солнце припекало вовсю, и я решил от Кингз-Роуд [318] доехать до Грэм-стрит автобусом. Выйдя с вокзала, я тотчас заметил на углу автобус, но верх был набит до отказа, и внизу как будто мест тоже не было. Как только я подошел, на подножке появился кондуктор, который, видимо, собирал внизу плату за проезд. Одет он был в серые брюки, коричневые ботинки, черный, застегнутый на все пуговицы мундир, соломенную шляпу, на ремне через плечо висел компостер. Я взглянул ему в лицо — это было лицо кучера с катафалка, с родинкой на левой щеке. Ткнув большим пальцем себе за спину, он проговорил: «Там как раз хватит места еще на одного, сэр».
317
Слоун-сквер— площадь между фешенебельными районами Лондона — Найтсбридж, Белгравия и Челси. Названа по имени известного медика и натуралиста сэра Хэнса Слоуна (1660–1763), коллекция которого была положена в основу Британского музея.
318
Кингз-Роуд— одна из главных центральных улиц Лондона.
Я потерял голову от страха, помню только, как, дико жестикулируя, выкрикивал: «Нет, нет!» Из текущего часа я перенесся в другой, месячной давности, когда на рассвете выглядывал из окна твоей спальни. И я понимал, что мой глазок совпал с глазком мира духов. То, что мне тогда явилось, имело иной смысл, чем обычные сегодняшние или завтрашние события, и смысл этот теперь воплощался в жизнь. Своими глазами я наблюдал действие Сил, о которых мы почти ничего не знаем. Я стоял на тротуаре, и меня била дрожь.
На углу через дорогу находится почта, и, когда автобус тронулся с места, мой взгляд упал на часы в окне. Какое время они показывали, говорить излишне.
Конец истории я мог бы и не рассказывать: ты ведь помнишь, что случилось прошлым летом, в конце июля, на углу Слоун-сквер. От тротуара отошел автобус и стал огибать стоявший перед ним фургон. В это время по Кингз-Роуд несся на опасной скорости большой автомобиль. Врезавшись в автобус, он протаранил его насквозь.
Хью помолчал.
— Вот и вся история, — заключил он.
The Bus-Conductor, 1912
перевод
В отсветах камина
Весь день, с восхода солнца до его заката (когда тусклый свет за окном постепенно сошел на нет), не переставая шел снег. Однако в гостеприимном уютном доме Эверарда Чандлера, где я в который уже раз встречал Рождество, вполне хватало забав и часы текли на удивление быстро. Промежуток от завтрака до ланча был заполнен небольшим турниром по бильярду, временно свободные игроки развлекали себя бадминтоном и утренними газетами, затем, до чая, большая часть гостей занялась игрой в прятки по всему дому, исключая только бильярдную: она служила прибежищем тем, кто желал покоя. Но таких нашлось не много; мне кажется, волшебство Рождества возвратило нас в детство, и мы с опаской, затаив дыхание, сновали на цыпочках по темным коридорам, ожидая, что вот-вот из-за угла с диким криком выскочит бука. Усталые от возни и переживаний, мы собрались затем за чайным столом в холле, где бегали тени, мерцали на дубовых панелях отсветы обширного камина, питаемого отличным топливом — дровами вперемешку с торфом. Далее, как заведено, последовали истории о привидениях, ради которых электрический свет совсем выключили, и слушателям предоставлялось гадать, кто там затаился в темном углу, пока повествователи наперебой изощрялись, проливая потоки крови и громоздя скелет на скелет. Я только что внес в беседу свой вклад и льстил себя надеждой, что меня никто не переплюнет, но тут заговорил Эверард, впервые за вечер решивший угостить собравшихся страшной историей. Он сидел напротив меня, свет пламени падал прямо на его все еще бледные, истощенные после осенней болезни щеки. Тем не менее он в тот день храбро и энергично, как никто, обшаривал темные углы, и теперь меня удивило выражение его лица.
— Нет, я ничего не имею против призраков, — сказал он. — Их атрибутика изучена вдоль и поперек, и когда мне рассказывают о воплях и скелетах, я ощущаю себя в привычной обстановке и могу, на худой конец, спрятать голову под одеяло.
— Но у меня как раз скелет сдернул одеяло, — сказал я в свою защиту.
— Знаю, но я не об этом. Сейчас в этой комнате присутствуют семь, нет, восемь, скелетов, во плоти и крови вместе с прочими ужасами. Но куда страшнее этого детские кошмары, потому что они расплывчаты. Они вызывали самую подлинную панику, так как ты не знал, чего бояться. Если только их воскресить…
Миссис Чандлер проворно поднялась на ноги.
— О, Эверард, — вмешалась она, — не собираешься же ты на самом деле их воскрешать. Думаю, одного раза достаточно.
От этого у собравшихся захватило дух, и все хором принялись уговаривать Чандлера: ведь вот он, драгоценный случай послушать истинную историю о привидениях из первых рук.
Эверард рассмеялся.
— Нет, дорогая, я вовсе не хочу их воскресить, — ответил он жене. И обратился к нам: — Но, в самом деле, упомянутый мной… да, пожалуй, кошмар не вполне соответствует этому названию, слишком уж он далек от всего привычного. Ни на что не похож. Вы, пожалуй, скажете, что ничего вообще не случилось, непонятно почему я испугался. Но я испугался, испугался до оторопи. А ведь я всего лишь что-то видел, чему не знаю названия, что-то слышал — да, может, просто камень упал!
— Ну, пусть это даже упал камень, все равно расскажи, — попросил я.
Кружок гостей у камина зашевелился, не просто усаживаясь поудобней, а настраиваясь на другой лад. Мне, по крайней мере, показалось, что детская веселость, так долго владевшая нами в тот день, внезапно улетучилась. Мы шутили над чем ни попадя; искренне, забыв обо всем, отдавались игре в прятки. Но теперь — так мне представилось — речь зашла о настоящих прятках; теперь нас подстерегали в темных углах ужасы реальные — а если не совсем реальные, то неотличимо похожие на реальность. И восклицание миссис Чандлер (она снова уселась на место): «А ты не разволнуешься, Эверард?» — уж точно разволновало всех нас. Комнату по-прежнему заполняла таинственная тьма, лишь там и сям вспыхивали по стенам отсветы камина, и ничто не мешало воображать себе в затененных углах всякую всячину. Более того, Эверард тоже скрылся в тени: прежде свет от пылавшего в камине бревна падал ему прямо в лицо, теперь бревно потухло. До нас долетал из низкого кресла только голос, медленный, но очень отчетливый.